Яблонский посмотрел некоторое время на Алексея, заставляя того ещё сильнее беспокоиться. Подтянул к себе бумаги и макнул перо в чернила. Не глядя на подпоручика, приказал:
— Ближайшей оказией отправитесь в Пятигорск. Может, даже при двух ногах останетесь.
При этих словах у Алексея холодок пробежал по позвоночнику. Он снова попытался встать, но полковник позвал солдат, и подпоручика вынесли на носилках.
Алексей упал набок и задумался, чем же он всё-таки так оскорбил брата, что тот вызвал его на дуэль, несмотря на огромный риск и нарушение всех правил.
Дела у ефрейтора Иванова тоже шли не лучшим образом. Сначала никто не обратил внимания на его позднее возвращение в казармы, но после отъезда подпоручика Петропавловского и расползшихся слухов о том, что тот подрался на дуэли, появились и новые версии произошедшего. Например, то, что ефрейтор покушался на жизнь подпоручика, а тот из-за нелепой веры в братство покрывал его. Сказывали истории о том, как подлый ублюдок в ночной тьме коварно поджидал доброго подпоручика, и только светлое заступничество помогло ему избежать злой смерти. Но ещё более потрясающая история прервала эти слухи. Емеленко рассказал, как видел, что Петропавловский выходил из части с двумя пистолетами. Дуэльными. Он даже божился, что разглядел чеканку на ложах.
— Клянусь вам. Посмотрел я на него и сердце ёкнуло. Точно думаю, стреляться идёт. Насмерть, — прапорщик молодцевато щелкнул ножнами своей шашки.
— С солдатом? — недоверчиво уточнил тот самый поручик, с которым чуть не подрался Емеленко.
— Пусть солдат, но он же в некотором роде и брат. А значит Петропавловский мог посчитать себя обязанным дать удовлетворение. Ах! Жаль, меня там не было, — вдруг вырвалось у него.
— Отчего же?
— Что может быть лучше, как стать свидетелем благородного поединка. Тебе кажется, словно сами нити справедливости вложены в твои человеческие руки и тебе дозволено право судить.
Поручик позволил себе улыбнуться мечтательной речи Емеленко:
— Мне кажется, вы слишком романтичны. Выпустят двое по паре пуль и всё. Часто по такому пустячному поводу, что не стоит речи. Юность, мой друг, скоротечна, и, право, не стоит растрачивать её на подобные пустяки.
Емеленко принялся ему с пылом возражать.
Но эта парочка была далеко не единственной, которую волновала возможность дуэли. Командование посчитало подобные слухи романтической чушью и не интересовалось ефрейтором. Но рядовые, некоторые из которых изнывали от жажды свежих новостей, с жаром подхватили слух о дуэли. Мнения разделились. Самая малочисленная часть считала Иванова чуть ли не героем, дерзнувшим на неприкасаемость дворян. Но большинство считало его зарвавшимся ублюдком и ехидно интересовалось, не обнаружил ли он у себя поутру золотых нашивок, а то мало ли, вдруг дворянство и таким путём передаётся.
Пара близнецов заступила ефрейтору дорогу. Весело оскалили зубы:
— Ты уж поделись с нами хоть парой ниточек, Аполлинарий Кириллович, — начал один.
— Как-никак под одной крышей с тобой спим и едим. Не чужие люди, — закончил второй.
Иванов толкнул их плечом и прошёл между ними, не подавая вида, что что-то слышал.
Пули били в центре мишени одна за другой. Иванов размеренно вставлял новый патрон и снова делал выстрел. Отдача от ружья болезненно передавалась на ушибленную грудину. За грудиной тоже неприятно что-то ворочалось. Мешало пустое место там, где обычно привычно холодил кожу медальон.
«А я ведь тоже мог стрелять в сердце. И успел бы раньше, если бы не колебался с выстрелом, — думал он. — Пожалел. Испытать решил». Снова выстрел прямо в центр, и Иванов скривился: отдача на этот раз выдалась особо неудачная. «Старший брат, говорил. Аполлинарий Кириллович». Слюна во рту нестерпимо горчила, и Иванов сплюнул на землю. «А вот тебе, старший брат, и подарочек, да не простой, а сердечный. Пуля свинцовая да виселица высокая. Выбирай, родимый». Следующий выстрел вышел на редкость неудачным — еле задел край мишени. «И врать зачем было? „До смерти я с тобой драться не буду“. Лгун и трус». Иванов с тоской подумал об уродливо смятом медальоне. «В крови у этих, что ли, в сердце людям стрелять? А ведь прощения просил. Извинялся. Дважды. А я ещё думал, как мать поверила…» Последнюю мысль Иванов не стал додумывать, но пуля ударила точно в отметину, оставленную предыдущим выстрелом.