«Прошу принять меня в партию и правительство».
Но остальные-то при чем?
Неловко получается, когда группа людей, пусть и многочисленная, вдруг провозглашает себя авангардом или даже умом, совестью и честью остальных, руководящей и направляющей силой, противопоставляя себя таким образом всем прочим, да еще узаконив это конституционно.
Назавтра, придя в монтажную, я попросил Юру Хаща больше в политику не лезть, а заниматься конкретным делом. В данном случае делать фильм о производстве, которое в конечном итоге и определяет все.
— Вокруг жизнь кипит, — возражает Хащ, — вокруг революция, а мы тут, как в колодце.
— Юра, митинговать и развешивать флаги, конечно, интересно. Но кто-то должен и работать. Это только Борис Ельцин может уверять, что мы начнем хорошо жить, как только лишим партократию привилегий. Разогнать аппарат, отобрать награбленное, раздать неимущим. Но все это уже было, да и делить-то нечего. Раздав всем икру из закрытых партийных распределителей, мы вряд ли накормим народ. К слову, икры в городе потребляется около шестнадцати тонн в год. Где-то по одиннадцать граммов на человека...
— Но выступил вчера ты лихо, — вздыхает Хащ, перематывая пленку. Ему хочется бороться за справедливость.
— Кому нужна наша лихость? Кому нужна эта трескотня на собраниях?..
— Давай вставим кадры разгона митинга, — не унимается Хащ. — Чего бояться? Или давай вообще это на фиг бросим! — Хащ оживился. — Тем более что вчера тебя избрали в комиссию Народного фронта по проведению выборов.
Это правда, он же, подлец, мою кандидатуру и предложил.
Больше в монтажной Хащ не появился. Его закрутила жизнь кинозвезды. Просмотры, встречи, обсуждения.
Фильм о 30-м мы собрали наспех, а народ смотрит взахлеб — при безобразном качестве съемки, да кустарном монтаже, да тексте наговоренном, что называется, без черновиков. Демонстрируется фильм на маленьком мониторе, экран размером с буханку хлеба, монитор стоит на сцене, в зале триста человек, люди солидные, вроде бы ценители — как наклонились вперед, так и сидят полтора часа, не шелохнувшись. Никаких приемов, никакой художественности, только фото и кинокадры, показания свидетелей, комментарий, а смотрится, как детектив, и реакция зала адекватная. Юра сразу нашел оправдание: это у нас такой жанр.
Тут же принимаются резолюции, тут же собираются средства в пользу оштрафованных властями участников митинга.
По всем телеграммам наконец приехала комиссия ЦК КПСС. Два солидных, располагающих к себе человека.
Услышав про видеофильм, товарищи из Москвы попросили его показать. Смотрели вечером в Доме кино, захотели, чтобы без местного начальства. Уже во время просмотра в зал тихонько пробрался неизвестно кем проинформированный Петр Лукич Ровченко, секретарь горкома партии по идеологии и автор «ориентировок».
Только просмотр закончился, Петр Лукич вскакивает, вроде бы удивленный увиденным, возмущенно кудахчет:
— Потрясающий материал! Где же вы раньше были! Своих, мол, подсиживаете. Почему, мол, раньше не пришли, не показали такие вопиющие безобразия? Тем самым нас подставляете.
— Вы, — говорю, — Петр Лукич, не поняли. Это не для вас фильм, а про вас...
Петр Лукич сначала смутился, потом овладел собой:
— Вот видите, — апеллирует к москвичам, — для них главное — конфронтация, главное — разжигание страстей. А ведь отношения с горкомом у товарища писателя, — и на меня смотрит с ленинским прищуром, — всегда были самыми лучшими. Не так ли? Со мной лично — нет. Не имел чести, но с Григорием Владимировичем Галковым, нашим первым, просто даже дружеские.
Я опешил. Никаких отношений с Галковым у меня не было, кроме неудачной попытки попасть к нему на прием. И газетной статьи про 30-е, оставленной им без внимания...
— Как же никаких?! Самые дружеские! У Григория Владимировича даже ваша книжка есть, с вашим собственноручным дружеским автографом...
От неожиданности я даже покраснел.
Но здесь и московские товарищи испытали неловкость.
Показав им ленту про 30-е, я поступил нечестно. Все-таки сначала я должен был показать ее Орловскому. Теперь выходит, что я его как бы заложил, вынес сор из избы. И никогда мне теперь не узнать, как бы Евсей Ефремович прореагировал, посмотрев материал. Кроме того, «закладыванию» я всегда предпочитал прямой разговор.
Только позвонив в ЦК помощнику и узнав, что Орловский в отъезде, я успокоился.