Уяснив до конца, что он теперь человек общего дела, Дудинскас прерывает беседу:
— Значит, так. Сколько, говорите, у нас «штыков»?
— Двести, — отвечает тот из угла, прикрывая ладонью трубку, потому что ему снова звонят, — двести двадцать, если быть точным.
— Так вот, — продолжает Виктор Евгеньевич, терпеливо дождавшись, когда гость переговорит по своему «портативному» радиотелефону, — в понедельник утром два ваших каменщика начинают выводить у нас угол свинарника. Фундамент уже готов. В понедельник в полдень мы встречаемся на объекте, смотрим их работу и заканчиваем наш разговор. Заранее предупреждаю, если угол получится, я на все согласен.
Обиженно надув губы, посетитель уходит.
И больше они не видятся никогда. Причем это лучший вариант, так как в худшем Дудинскас берет его на работу и гробит на него два-три месяца жизни, чтобы потом с облегчением расстаться.
Довольно долго его занимал вопрос: зачем им все это надо?
Ответ подсказал Миша Гляк.
— А пообщаться?
Дудинскас ему поверил сразу, потому что за консультации денег Мишка не брал — консультировал, видимо, тоже из желания пообщаться.
Надежда Петровна, секретарша Виктора Евгеньевича, вскоре научилась кидал безошибочно различать. В кабинет она их не пускала и даже по телефону с шефом не соединяла.
Просидев за полковником в домохозяйках и до последнего времени не зная нужды, Надежда Петровна к своим сорока годам не умела ничего. Когда, напечатав одним пальцем какое-то письмо, она положила его Виктору Евгеньевичу на стол, он содрогнулся. Такого количества ошибок, помарок, поправок он еще не видел. Высказал ей все, что об этом думает. Она заплакала и вышла, как с облегчением решил Дудинскас, навсегда.
Но назавтра на столе у него лежало новое письмо — идеальный, исполненный по всем стандартам образец машинописного творчества.
— Вы это сами напечатали?
От удовольствия Надежда Петровна зарделась, как молочница.
Через несколько месяцев она уже уверенно и легко заправляла всеми и вся, став незаменимым человеком в «Артефакте», вторым после водителя Димы Небалуя, но зато первым по беззаветной преданности шефу.
— Тебя на эту «солидную» фирму кто вывел?
— Косыгин.
Правая рука Вовули директор по финансам Петя Косыгин, молодой, но очень талантливый экономист. Они с Лопуховым вместе играли в волейбол, там и познакомились.
— Так вот, отправляй своего Косыгина в Москву и объясни ему, чтобы без денег он не возвращался.
— Понял.
— Нет, зови его сюда, этого волейболиста, я ему сам объясню, что почем. И разъясню, чем такие истории заканчиваются.
— Не понимаю только, при чем тут волейбол?
Через месяц Вовуля заходит к шефу уже совсем расстроенный. В руках держит какой-то листок.
— Вот, — говорит, — разбирал в столе бумаги. Нашел. Третьим недостатком Вовули было упрямое нежелание хотя бы финансовые документы содержать в порядке. На любую просьбу найти какую-нибудь платежку Вовуля тут же принимался рыскать в бумагах, потом обескуражено поднимал голову:
— Вот, блин, куда-то задевалась.
Вовуля работал творчески и был свято убежден, что скрупулезность для его бухгалтерии убийственна. «Зачем здесь порядок, когда вокруг бардак?» К слову, он совсем не заблуждался, правда, чтобы это понять, Дудинскасу понадобилось почти пять лет.
— Косыгин вернулся?
Нет, Косыгин не вернулся, но в ящике их общего стола Вовуля обнаружил этот листок, оставленный им перед отъездом: «Прошу освободить меня от занимаемой должности по собственному желанию».
Выслушав все, что в таких случаях положено, Вовуля за Косыгина вступился:
— Нельзя с ним было так. Человек хотел, как лучше, он же не виноват, что его кинули.
— Или он — нас. И удрал, как последний подонок. Говорил Дудинскас о Косыгине, но смотрел в упор на Вовулю.
— Ни один творческий человек с вами не сработается, — сказал Вовуля, обидевшись. Еще не зная, как он сам Дудинскаса кинул.