— Совсем сдурела! — махнул рукой Иван. — Да он же был самым лучшим другом брата!
— И года еще не прошло, как похоронили, еще и панихиду не отслужили, — всхлипнула старуха.
— Да куда тебя занесло, вздорная твоя голова!.. Ведь как умер брат, он в первый раз к нам приходит!
— Подожди, подожди, недотепа! — закачала она головой. — Он тебе еще покажет! Увидишь и в первый, и в последний раз…
Иван не понял, о чем она. Подумал, что боится, как бы его не арестовали.
— Да брось ты! Так и с братом было: кого-нибудь возьмут, а он отвечай. — А потом вдруг взорвался: — А ты меня под юбку возьми — сохраннее будет…
Он уже был готов бросить ей в лицо: не лезь в мои дела, я не маленький… Разговор с Илией, политическая ситуация, стычка с Георгием Ганчовским — все это взбодрило его, вдохнуло силы, дало уверенность. А мать снова завела старые песни.
— А чего он к нам заявился? — указала она трясущейся рукой на ворота.
— Ко мне пришел… Дела у нас общие. Я же сказал.
— Обобрать он тебя хочет, дурная голова твоя! Не ты ему нужен, а карман твой — в него хочет залезть.
— Будь он проклят, карман этот! Кто в дом ни войдет — ты вора видишь, да и красть-то нечего. Одни дырки в том кармане.
— Сколько смогли с отцом твоим, столько и собрали… А ты ни гроша не внес… Чего нам стоило с отцом одно к одному собрать, один господь знает…
— Знаю… Правда, так было.
— A-а! Правда? — набросилась она на него чуть не с кулаками. — А ты эту правду на кривду перевернуть хочешь?! Змею в дом приманиваешь?
— Ну ладно, послушай, что я тебе скажу, — начал он, пытаясь сохранить спокойствие, но все более уверенно. — Что будет, то будет, здесь против рожна не попрешь. Потому нечего лаяться по-собачьи… Нет у нас права против невестки. Добром лучше, поговорим по-людски, авось все уладится. Чего тут друг на друга кидаться? И без того по селу слухи пошли, только и ждут, за что бы зацепиться… А попади им на зубок — нет спасения, она чихнет — мы виноваты, мы ее довели до жизни такой.
Старуха молчала.
— Ей, может, и в голову не придет замуж выходить, а ты ее силком из дому гонишь. Так я понимаю.
Старуха помолчала, а потом тяжело подняла на него глаза:
— Проснись, блаженный!
Иван совсем растерялся. Что случилось? Долги? Недоимки? Опротестованные векселя? — Он ничего не понимал. — Неужели от него что-то скрывали? Но ведь отец давно умер? Он не мог не знать о неблагополучии в доме, ведь старые долги не скроешь…
— Ничего не понимаю! Объясни по-людски! — он уже начал выходить из себя.
— Кричи, кричи на меня! — в ее голосе закипали слезы. — Я тебе добра не желаю, ты меня не слушай… Ты о других печалуйся, ты им верь, их слушай, они тебе покажут, где раки зимуют…
— О чем ты?
— Да вот о ней, — она махнула рукой, показывая на дом, — о которой ты больно заботишься.
Иван помолчал.
— Ну, в конце концов, часть имущества отойдет Пете.
— Отойдет, отойдет! Много ты понимаешь, — старая накинулась на Ивана, как разъяренная гусыня. Она уже не говорила, а шипела: — Наше добро, наше имущество она возьмет, возьмет Петину часть, а потом народит еще щенков, они на куски растащат Петину часть, и ему ничего не останется. — Она словно задохнулась от ярости, глотнула воздуху и прошептала: — А если его жизни решат, тогда по закону все ей отойдет…
„Жизни решат? — повторил Иван, и вдруг резкая волна его захлестнула — как же это?! Почему?! — Он все не мог понять реальность этой мысли. — Нет, это невозможно!“ — Опасения матери ему показались чудовищно-нелепыми.
— Тебе думать надо, не мне! — старая повернулась уходить. В ее голосе прозвучала угроза. — Мой конец уже близок, когда в землю зароете, ничего мне не нужно будет: ни добра, ни зла… А вот ты-то? Голым по миру пойдешь…
И медленно поплелась в дом.
Иван огляделся, как в полусне. Смеркалось. Звезды в небе уже вспыхивали одна за другой, как искры от огнива. На закате угасали последние светлые пятна. Все вокруг пугливо пряталось по темным углам. На сеновале сверчки начали свою вечернюю песню. Гнездо аистов на вершине Примовского вяза пусто чернело на фоне угасающего неба. Уже не слышно было радостного перешептывания длинноногих красавцев, хлопанья их усталых крыльев. Улетели аисты, и все вокруг опустело. Перед отлетом они долго совещались о чем-то, упорно и настойчиво готовили молодежь к дальнему перелету. Им нужно было много сил, чтобы перелететь через моря и долы, горы и равнины. Иван прислонился к веялке и невольно перенесся мыслями в далекое детство, в ту радостную пору, когда он с трепетом и волнением встречал дорогих гостей, вестителей весны. Тогда для маленького Ивана весь мир с его радостями и горестями оканчивался Марышкой рощей. Потому что за эту рощу улетали аисты в далекие и сказочные страны, страны грез и волшебных видений. Не знал он тогда, что в странах, куда улетели аисты, нет ничего сказочного, есть черное горе, рабство чернокожих негров, голод и болезни…