— Не надо, это я так… Какой сейчас сон, ночью высплюсь…
В хорошую погоду посылала она Пете на улицу, поиграть с ребятишками:
— Иди, милый, поиграй, побегай, нечего дома сидеть…
Пете с радостью мчался на улицу, а она, зажав прялку под мышкой, вертела веретено, прохаживаясь около дворов, вдоль дувалов, плетней и заборов, высматривая что-то у себя под ногами. Там, среди репьев, колючек и зарослей дурмана, копались свиньи, копошились куры, разрывая мусор, и спасались в тени от досадных мух ленивые тощие собаки.
Старухе нужны были темно-зеленые стебли дурмана, она жадно всматривалась в сухие колючие головки с семенами: поспела ли в них желанная отрава? Спелые зернышки сильнее подействуют… Она не знала, так это или не так, но нутром чувствовала… Как только поспеют, соберет она горсточку, почистит и спрячет в сундуке. Ну, а если кто увидит, как она семена собирает? Что подумают? Но тут же себя успокаивала: „Никто ничего не заметит, ну а если даже и заметят, что такого? Да ведь дурман и от одышки пьют, и против болей в пояснице употребляют, и для глаз — средство…“ „Да что это я? — упрекала она сама себя, — никто ничего не увидит!“ — но все же на всякий случай осторожно осматривалась кругом. Чем черт не шутит… Но улица была пустынна, где-то вдалеке перед воротами сидели старухи, греясь на солнце, одни с прялками под мышкой, другие вязали носки.
Только бы не увидел ее кто-нибудь из-за дувала или плетня… И она испуганно озиралась, шаря глазами по калиткам, по крышам домов, по оконцам… И успокаивалась: „Никто ничего не узнает, никто… Только вот сколько дурману нужно? Наберу горстку, а там видно будет…“
Заросли дурмана поднимались иногда выше человеческого роста, особенно у реки, около Йордова гумна. Старая вспомнила об этом — решила и там посмотреть. Сначала надо увидеть — а собрать нетрудно. Как-нибудь под вечер пойдет, будто бы к сестре, а обратным путем сюда заглянет. Хорошо бы спелого дурмана найти, покрупнее — чтоб наверняка… А то не дай бог!
Старая давно выбросила из головы, что Тошке может отойти ее доля. „Раз адвокаты не помогут наше добро сохранить, — сами управимся! Куда денешься, раз закон таков. А дурман — самое верное средство и самое простое. А вот теперь — одна дума у нее в голове, как бы все задуманное сделать… Один дурман поможет… Но как его собрать, чтоб никто ничего не понял, зачем он ей?“ И после долгих томительных раздумий, — когда и куда бы она ни шла, чем бы ни занималась — все в голове ее о дурмане вертелось — наконец-то нашелся выход. Все обдумано до мельчайших подробностей, — и старуха вдруг успокоилась. Она уже видела: семена дурмана завязаны в тряпицу и лежат в сундуке, в самом тайном уголочке. Но потом снова: „Как ей дать яду? Куда подсыпать? Когда есть будет, я ей в тарелку незаметно и всыплю… А мы, дескать, с Иваном уже отобедали — это тебе!“ Но вдруг всполошилась: „А как это сделать? Ведь она одна за стол не садится?“ „Они всегда все вместе обедают, из одной миски ядят. Ну, нальет она ей отдельно,… а вдруг Пете есть начнет или Иван? Ему что ни дай — все уметет…“ От этой мысли у старой руки совсем опустились: „Так недолго и саму себя наказать… Одно хочешь, а выйдет другое… А потом в доме одни мыши гулять будут, а земля бурьяном зарастет…“
Куда бы ни тыкалась она лихорадочной головой, куда бы в отчаянии ни кидалась — все ей чудилась пропасть, гибель ее черная…
А, может, как-нибудь ночью подстеречь ее и в рот дурман влить? Но тут же отказалась от своего намерения… Захлебнется во сне, раскашляется, выплюнет настой — орать начнет… Да ты и скотине такое непотребное дай — и она, бессловесная, не примет, а тут человек…
У старухи подкашивались ноги. Хотелось выть от отчаяния, как волчица. Слезы сами текли… Замрет на одном месте и плачет… Пропало все добро, пропала землица, красота ненаглядная! Сын сиротой останется, за меру зерна унижаться станет, чужих людей просить. А ведь для него, для родной кровиночки, она все припасала, одно к одному собирала, не жалела — думала, пусть хоть дети поживут…
И впадала в исступление: „Земля моя, землица!.. Потом политая, кровью купленная!“, — рыдания сотрясали ее старческое тело, и гнев обращался против законов, против правил и указов… „Нет на земле справедливости: один всю жизнь копит — другой в чужой карман руку запускает… Ну, облопается она у меня, дай срок!..“
Тошка — всему виной, в ней — все зло, потому так жить трудно, свету божьего не видит… Но как с ней сладить, как с дороги убрать? Почему же так случается: добрые люди, которые здесь, на земле, нужны, которые мухи не обидят, их бог к себе прибирает… а змея которая — так и смерти на нее нет!.. Ну почему ничего с ней не случится, хоть хворобу бы какую подхватила… сдохни, проклятая, освободи душу! Господи, помоги…