— Смотри, смотри, — Вела показала пальцем на один магазин. — Как мухи, слетелись в одно место и ждут…
Но хотя этот шум, новые впечатления, огни витрин ошеломили, почти ослепили, их не оставляла тревожная мысль о ночлеге. Они обратились к одному старичку в потертом городском костюме: не знает ли он, где живет Гочо, Гочо Терзистоянов.
Старичок подумал, потом извиняюще улыбнулся и пошел своей дорогой: такого человека он не знал. Остановили одного парня в фартуке. Он куда-то спешил, но задержался и начал припоминать: — Гочо? Гочо? Какой Гочо? Как фамилия? Терзистоянов… Гочо Терзистоянов?.. Чем он занимается, где работает, знаете?
Бабы переглянулись.
— Нездешний он, — сказала Вела. — После войны переехали. Сын у него на железной дороге…
Парень пожал плечами.
— Терзистояновых в городе вроде нет, не знаю таких. Да какого он возраста: молодой, старый?
— Старый, старик уже, — с готовностью ответила Вела. — Сын у него железнодорожник.
— Не знаю, не знаком с таким, — улыбнулся парень и поспешил по своим делам.
И впервые с тех пор, как они начали свое скитание по городу, бабы испуганно переглянулись. Куда податься теперь? Ночь длинная, холодная… Где ночевать? Обеим пришла в голову одна и та же мысль: постучаться в какие-нибудь ворота, попроситься переночевать, ведь им только и надо, что сухой закуточек, не больше. Но тут же раздумали: никто не пустит на порог, выгонят, как нищих… Это ведь не село… Там любой тебе кинет какую ни на есть подстилку где-нибудь под навесом… Все не на голой земле… Коли есть деньги, можно поискать постоялый двор, да денег-то нет! Кое-как наскребли они сто шестьдесят левов. Сто взял Димо, пятьдесят — Иван, десять осталось у Велы. Старая хотела, чтобы Вела и последнюю десятку отдала им, да та не согласилась. „И нам понадобятся, сестрица, в городе все чужое“. Старая теперь увидела, что в городе и на самом деле все чужое. Она дрожала от холода и страха, но все равно не отрывала глаз от светлых витрин, от больших окон. Она не раз бывала в городе, но только в базарные дни и во время ярмарок. Сейчас же вечерний свет ослепил ее, многолюдье и оживление на улицах в будний день поразило… Казалось, весь город выплеснулся на улицы и не собирается уходить домой. Она словно попала в другой мир, странный, незнакомый, чудной.
— Боже, боже, мы-то для чего живем? — шептала она с какой-то неясной скорбью и радостью, что открыла для себя этот новый, до сих пор незнакомый мир. Вот если бы только не страх за Ивана, если бы сердце не сжималось от страха за его будущее…
Вела обратилась еще к троим, но никто из них ничего не мог сказать о Гочо Терзистоянове. В город переселился еще один человек из их деревни, богатый торговец, дом его стоял на видном месте в городе. Но о нем они и не думали. Если попросятся, наверное, не выгонит, но идти к нему не хотелось: его дом не для них, да и они не для его дома… Не дай бог узнает, кто они и зачем в городе…
Вела все еще не теряла надежды разыскать дом своего дальнего родственника. И все примерялась глазами, кого бы еще спросить, авось, окажется более отзывчивым…
Они уже долго бродили по улицам, устав от впечатлений, ослабев от голода. Хотелось присесть, перекусить, но все еще надеялись найти человека, который им укажет дорогу. Холодные жалюзи и почерневшие ставни скрывали одну за другой сверкающие витрины. Наконец Вела собралась с духом и обратилась к одному бедно одетому седоголовому мужчине и спросила, здешний ли он.
— Да, здешний, — ответил он, удивленно на нее глядя.
— Ищем мы одного родственника. Гочо его звать. Гочо Терзистоянов, но никто не знает, где он живет, — начала объяснять Вела. — Видно, тут его по-другому кличут, а то ведь не трудно было бы разыскать, город не велик… Так вот, — продолжала Вела, чуть запнувшись, — если вы не знаете, где он живет, не могли ли бы мы у вас переночевать… Где-нибудь в уголочке… нужда нас привела.
Старая стояла рядом и смотрела на незнакомца с трепетной надеждой: пустит переночевать или выругает?
— Нельзя у нас… нет места, — смутился незнакомец, осмотрел их несколько подозрительно и повернулся идти. Но, сделав несколько шагов, обернулся и показал рукой: — Идите на станцию, в ожидальню…
Женщины только молча переглянулись, обидно им стало. У них в селе сколько разного народа ночует: и цыгане, и нищие, и разный сомнительный люд, никого от ворот не гнали, всем находилось место на гумне, сеновале, под навесом… А их теперь… И как им в голову не пришло раньше, что ведь, может, заночевать в городе придется? Все кто-нибудь бы знакомый нашелся, заранее бы договорились… Вот теперь и остались прямо на улице… Горько им стало, сердце сжалось мучительно, тяжелый камень обиды лег на грудь, ни говорить об этом, ни жаловаться друг другу. Да и слов бы не нашли. „Ведь знала я, что так будет, и все равно полезла со своей просьбой“, — упрекала себя Вела. Теперь городок казался им еще более чужим, еще более бессердечным. А старуха в уме снова принялась перебирать свои угрозы: „Пусть только эти городские появятся у меня на дворе, узнают они… Так нам и надо за наше добро: когда они припрутся к нам, не знаем, как встретить, куда посадить…“