— Дочка, смотри, как бы опять не простыла, — осторожно начала старая. — Выпей-ка чашку вина с черным перцем. Вишь, Иван-то как быстро вылечился, все как рукой сняло…
— Ничего, мама, я уже выздоровела, — ответила Тошка, а потом добавила: — Если что почувствую снова, тогда выпью…
Старая изменилась в лице, глаза ее засверкали. „Выздоровела, как тут не выздороветь! Жрешь за троих… Вчера бы надо было дать тебе нажраться на веки вечные, да вот умом не дошла…“
Все уже было готово… Старая сварила в медном ковшике целую горсть семян, процедила через тонкую тряпицу, слила в пузырек и спрятала в свой заветный сундук. Когда все кончится, она выбросит пустой пузырек на помойку и — моя хата с краю, я ничего не знаю…
Оставалась в запасе еще одна горсть дурмана, так если отвар в пузырьке испортится, можно будет снова сварить… Только бы заболела, сучка проклятая…
Прошло несколько дней, потом несколько недель, а Тошка все так же неутомимо хозяйничала в доме, никакая хворь к ней не прилипала. Без шубки она даже еще здоровей стала, закалилась, так что ни насморка, ни кашля. Иван болел, Пете несколько дней провалялся в постели, у старухи все косточки ныли, она охала от боли, волочась по дому, как побитая собака, только ненавистная невестка была здоровехонька.
— Ну что мне с ней делать, — прикидывала и так и эдак старая, — как мне ее уходить?
В чуланчике лежали две старые посконные попоны, еще с лета. Они были выбиты от пыли, вычищены, сложены в угол, но старуха развернула их, осмотрела и вынесла во двор.
— Невестка, — сказала она Тошке, — прополощи-ка их немного в холодной воде, забыли мы их летом, а все пригодятся…
— Так ведь я их стирала! — смутилась Тошка и покраснела. — Вместе с другими мешками и с большим покрывалом.
— Ничего, ты прополощи, хуже не будет, что-то мне не глянутся… — пробормотала старая.
„Ну и сатана! Вздохнуть не даст, только бы работу найти!..“ — подумала Тошка в сердцах. Но, не сказав ни слова, подняла попоны и понесла к колодцу. Полдня она с ними возилась: стирала, полоскала в корыте, отнесла потом к плетню у огорода, развесила сушить. Руки у нее покраснели, но ей было не холодно. Даже вспотела, возясь с тяжелыми попонами, набухшими от воды.
Старая надеялась, что на этот раз невестка сляжет в постель, но Тошка даже ни разу не чихнула. Как назло, щеки у нее с каждым днем наливались здоровым румянцем. Ели они скудно и бедно, но она и в еде была непривередлива: что холодное, что горячее. Если не было ничего горячего, и хлеба с луком поест, нет лука — довольствуется одним хлебом. Да и хлеб ей был все равно какой: черствый или свежий, с ячменем или смешан или из чистой кукурузы. И на аппетит не жаловалась: хоть десять раз на дню к столу приглашай, не откажется…
Стоял ясный, морозный день. Подул холодный ветер, но не поймешь, откуда дует, сильный или слабый, потому что дым лениво стлался из труб, и только иногда вздымался ввысь, рассеиваясь над голыми вершинами деревьев. Но холод проникал под куртки, салтамарки, пальтишки, щипал за нос, раскрашивал щеки пионами.
Старая сидела за прялкой у окна и поглядывала на улицу. Когда Тошка вошла прибрать посуду, она опять глянула в окошко и опустила веретено.
— Хороший день, надо бы одно дело сделать, да Иван опять пропал где-то, наверно, в кофейне сидит…
— А какое дело-то, мама? — остановилась Тошка. — Может, я справлюсь?
— А чего тут не справиться? Ясное дело, справишься, — ответила свекровь. — Дак ведь у нас есть мужик в доме, чего ты будешь его делами заниматься, мало у тебя своих дел? А завтра пристанет: дай то, дай другое, то рубаху, то портки. И не спросит, каким делом ты занималась: своим или вместо него работала…
— Да что там, сделаю… — мягко настаивала Тошка.
— Знаю, что сделаешь, дочка, да это и не бог весть какая работа, но… Досада берет, — ему бы что по дому помочь, а он… надо бы обмазать стену кухни со стороны Малтрифоновых, будь они неладны… Вода с их крыши прямо нам на стену течет… такая сырость, того и гляди одолеет всех нас сухотка, — тогда лечись… Сколько раз я Ивану наказывала! Сделаю, говорит, обмажу, все только обещает, лодырь, а за дело не возьмется… Польют дожди, тогда поздно будет…
Старая говорила с легким раздражением и тыкала веретеном в воздухе, указывая на летнюю кухню. А сама на невестку глаз не поднимает, будто боится чего-то. И вся ее воркотня против Ивана выглядела как-то неестественно.