Вдруг сбоку на лыжне услышал он шаги. Подумалось — Сухарь возвращается, совесть заговорила. Нет. С другой стороны скрипело. «Слава-то богу, погоня нагнала», — прошептал Родька, обрадовавшись. Поднял голову и к своему разочарованию увидел на лыжне Терентия. Шел тот быстро, легко, будто и не было прошлых изнурительных дней.
— Что случилось?
И как прозвучал тот голос, добрый, сочувствующий, пенял, что только на этот голос и надо надеяться. Единственная надежда — на Терешу.
— Да вот, думаю, вывих у меня, болит, стерва, спасу нет, — виновато, словно оправдываясь, сказал Родька. «Тоже может оставить, кому обуза нужна», — мелькнула недобрая мысль в Родькиной голове, глаза у него стали как у пса побитого. — Вот посижу немного, может, пройдет, а? — сказал Родька просительно. — Подожди меня немного, скоро пройдет, думаю…
— Где болит?
— Да вот здесь… ступня, — отвечал Родька, про себя соображая, что, пожалуй, и не оставит Терешка его. И держаться надо в дальнейшем только за него, за Терешку. Двоих никто не осмелится тронуть.
— Похоже, трещина у тебя, — прервал его размышления Тереша. — Это в лучшем случае, да и связки порвал. Я в этом деле мекечу. У ребят наших из команды часто бывало. Полежишь месяцок в изоляторе, пройдет…
— В каком, Тереха, изоляторе?
— А где Сухарь?
— Утек, пожелал нам веселой жизни на том свете и пропал.
Терентий посмотрел на юг. Куда приведешь ты, долгая тропинка? А это только начало.
К ноге прикрутили рогатину-сушину. Получилось подобие шины. Съели дневную порцию хлеба…
— Да. С поддержкой оно легче. Это не то что держать меня надо за руку, душе легче, Тереха. Теперь я и сам поковыляю.
— Конечно, Родя… И у меня то же на сердце. А иди ты не спеша, куда нам спешить. Волоки себе потихоньку мосел. Только старайся не особо подгибать.
— Спасибо тебе, старый, — тихо сказал Родька. — Человек ты. И не бросишь меня…
— Посмотрим на твое поведение, — проворчал Терентий и подмигнул.
После полудня, до сумерек, прошли не больше десяти километров. По вчерашним подсчетам, до зимовья оставалось около семидесяти. Ночью они снова разложили костер, решив, что бояться теперь нечего, коль накроют — живы будут, а без тепла тоже нельзя. Терентий насобирал на береговых проталинах жухлой прошлогодней крапивы и стеблей конского щавеля, прибитых осенним снегом. В консервной банке (котелок остался у Сухаря) в три приема сварили похлебку.
Всю ночь Родьку знобило. Во сне он видел, как сжимается вокруг него кольцо всесоюзного розыска. И несколько собак уже впились клыками в его ногу. Пасть у них была красная, горячая, пылала жаром. Открыл в страхе, смятении глаза. Увидел белые звезды над головой. Рядом с больной ногой лежала большая тлеющая головешка. Тереха спал. Родька, постанывая, поднялся на ноги. Приятеля будить не стал — намаялся тот за день и без того. Подбросил в костер несколько больших сушин, прилег и, глядя в огонь, снова задремал.
— Терех! — тихо позвал Родька.
— А?