Вспомнил Родьку. Вспомнил его остановившийся взгляд, как сидел возле водопада, как долго не хотел уходить, поджидая Кольку. …Сломался тогда Родька, душа надорвалась. Даже не обрадовался ни людскому обществу, когда вышли к геологам, ни снаряжению, которым поделились с ними добрые люди. То и дело Терентий ловил его испуганный, порою же, напротив, совсем безразличный, блуждающий, отсутствующий взгляд.
Вспомнил, как расставались с Майей у далекого, заброшенного среди гор, дремавшего, заболоченного озера, как долго убеждал ее уйти, заверяя, что с ними ничего не случится. Ушла она в конце августа вниз по реке к геологам. Заставил уйти.
Остались они вдвоем с Родькой. После ухода Майи еще больше почернело Родькино лицо. Во время трудных переходов, на перевалах с крутыми осыпями, на обрывистых тропках Родькины глаза наполнялись ужасом. Часто приходилось вздрагивать от неожиданных судорожных его криков. Стоило Терентию оступиться, как Родька хватал его цепкими руками и долго не мог отпустить, разжать судорожно сведенные пальцы. И показалось тогда Терентию, что не боится Родька за себя, но если что-нибудь случится с ним самим, то этого парень не вынесет.
— Родя, может, жив Сухарь, рано ты его хоронишь, — успокаивал он, но очень странно смотрел на него Родька, и в глазах его Терентий читал неверие и страх.
Однажды, переходя вброд который уже за тот день ручей и поскользнувшись, Родька выполз на карачках из воды и долго сидел на берегу, мокрый, посиневший от холода. Сидел недвижимо, засунув окоченевшие пальцы в рот, безумно уставившись в воду.
Терентий, не заметивший вначале его отсутствия, ушел вперед. Вернувшись, он увидел сгорбленного, коченеющего Родьку, мертво сидящего на сыром прибрежном мху.
— Ты чего? — спросил, испугавшись, Терентий. — Что с тобой, Родя?
Он обернулся к нему, по лицу его текли слезы.
— Не могу, Тереха, больше не могу. — Он схватился за голову руками и стал мотать ею из стороны в сторону.
— Да ты что, спятил? — закричал Терентий.
Родька опустил руки и жалко посмотрел на него.
— Родька, Родька! — Терентий, схватив его за плечи, стал тормошить. — Родя! — закричал он отчаянно.
— Не могу, Тереха… — Родька вдруг размяк, склонил набок голову. — У меня перед глазами… Мне кажется, — зашептал он, — что ты тоже умрешь… Стоит ли все золото, которое мы найдем, одного тебя, зачем оно тебе мертвому?
— Что ты несешь?!
— Мне все время видится твое окровавленное лицо. Я не могу, Тереша, отделаться от этого видения.
«Переутомился мужик, — решил Терентий. — Нужно отдохнуть от дороги, мы ведь еще ни дня не стояли. Беспрерывно шли в любую погоду. Он устал, просто устал».
— Отдохнем, Родька, может, пройдет, — сказал Терентий как можно спокойнее.
Палатку поставили тут же у ручья. Три дня Терентий позволил себе и Родьке беззаботно отсыпаться, подкреплять силы бульоном из рябчиков, лакомиться черной смородиной и жареными грибами. Ловить хариусов в ручье. Несколько месяцев беспрерывной, изматывающей дороги по безлюдной тайге подорвали силы обоих. Терентий только теперь почувствовал жуткую усталость. Одна лишь казавшаяся близкой цель давала новые силы для преодоления крутых перевалов, подъемов в длинных ущельях, для короткого сна, да и после Родькиных слов цель будто померкла. А к концу августа все сложнее становилось обследовать горы. Ночи в горах стали холодными. Мокрый снег, таявший в долинах днем, вновь и вновь застилал по ночам тайгу. На перевалах снег уже не таял совсем. Дневное солнце, правда, и в начале сентября было ослепительно ярким и горячим, но от него тайга наполнялась лишь холодным промозглым паром и сыростью.
Ночью третьего сентября Родька ушел, оставив наколотую на сухой ветке сосны записку:
«Буду тебе обузой. Не могу отвязаться от проклятого видения. Видно, с годной у меня что-то не в порядке. Не обижайся. Башка у меня все время кружится, когда вспоминаю Сухаря. Теперь из меня ходок никудышный. У тебя благородные мысли, цель своя. Чем и силен ты, Тереха, против меня. Я — другой. Для оправданья мне это золото не нужно. Не засветит оно мою дурью башку нимбом ангельским, ей-богу. Грешен я, брат Тереша, поверх маковки. И согласен другой раз с тобою, с мыслями твоими, но как их на себя примеряю, так и вижу над собой власть не твою. Это золото, появись оно у меня в руках, будет сильней всех твоих слов. Чую, не совесть шел я с тобой на пару очищать. Пожить кучеряво хотелось — в том и смысл видел во всей нашей затее. Не судьба мне сравняться с тобой. Как ни стремился всю дорогу, а ничего не получается, на другое мои мысли годны. Какая там к черту честь! Да получи я мешок золота, может, и зверем на тебя смотреть стал, кто знает. Но точно знаю, — не мог бы я с ним расстаться, верняк… А раз так, то и не компаньон я тебе. И сил больше нет, и злость вся вышла. Один страх берет, что ни золота, ни жизни. И какое мертвяку золото? А я уж на грани. Не судьба… Иду сдаваться… Извини уж, Тереха. Место, где я тебя оставил, сориентировал. Компас оставил тебе, карты тоже. Только переписал на бумажку схему обратной дороги. Когда приду к геологам, скажу, где ты и куда путь держишь. Еще раз прости. Удачи тебе. И все ж пусть бы нас посадили, жизнь дороже всего на свете. Пока, брат Тереша. Спасибо за все. Твой Родька».