Мы миновали широкую, раздольную, с хорошо проторенной тропой долину. За ней началось нагромождение больших красных скал, черных кедров и пихт, подсвеченных неярким в серой дымке солнцем. Горы парили от недавнего дождя. Тропа спряталась в тесно обнявшихся зарослях деревьев и стланика. Проводник то и дело смахивал с лица паутину и ворчал: «Плохая тайга, неверная, сырая, э чок», что на тофаларском языке означало — неразбериха, бедлам.
Вскоре тропа пропала совсем. До лагеря оставалось несколько часов хода. Утомленные дорогой, мы решили пораньше встать на бивак. Проводник пошел к реке поискать удобное место для стоянки. Вернулся он в каком-то мрачном настроении.
— Что случилось, Саганов? — спросили его.
Он нашел чьи-то следы, которые привели нас к брошенной стоянке, что была на скале под большими кедрами.
— Однако, мужчины, это бивак не тофов, — сказал проводник, обернувшись к нам. — Были они здесь на несколько дней раньше нас, их было трое. Люди наши не ставят так таган, да и свиную тушенку не каждый может есть, тушеное мясо как гнилое, лучше свежее или вяленое мясо кушать. И сухарь сладкий в бумажках не берут в тайгу, плохой сухарь, быстро крошится. — Он показал на огрызок ванильного сухаря. — Один человек хромает, левые вмятины глубже, у него что-то с ногой. Однако маленький человек с ними, похоже, женщина по следам…
Ночь прошла, как и все предыдущие, без происшествий. Назавтра добрались до лагеря.
С тех пор мы часто натыкались на следы этих людей. Беспокоила их близость. Мы не могли теперь оставлять базовый лагерь без присмотра, мало ли что можно было ожидать от них. Раз они новички в тайге, значит, плохо знают ее законы. Саганов, возвращаясь с охоты, рассказывал о них что-нибудь новое, так что, даже не видев их, знали о них все: и какого калибра ружья, удачна ли была охота и какого зверя они добыли. Знали, что у них кончился запас курева и сухарей. Судя по всему, эти люди знали и о соседстве отряда, но почему-то не хотели встречаться.
Шли дни за днями. Кончался июль. С того дня, как в первый раз мы обнаружили их, прошло больше месяца. По-прежнему ходили в маршруты, делали геологическую съемку окрестных гольцов, вырубали образцы пород, маркировали их, картировали район Восточных Саян. Работа отнимала время, возвращались с маршрутов усталые, с отяжелевшими от увесистых образцов рюкзаками. А к мысли, что поблизости бродит эта странная троица, все настолько привыкли, что она уже почти не волновала, как поначалу.
Как-то, вернувшись с охоты, Саганов сказал:
— Однако, мужики, как наступит Энтинай, — то есть месяц сбивания шишек: август, — так ждите гостей. У них кончились и патроны. Скоро им нечего будет есть.
Отсутствие продовольствия и патронов заставило этих людей выйти из леса к нашему базовому лагерю, где дежурил в тот день молодой Чулков. Впечатление они на него произвели угнетающее, поэтому тот пододвинул ближе ружье и, не зная, что делать, уставился на гостей.
Но двое пришедших мужчин и женщина явно не имели злых намерений. Они тяжело повалились на шкуры у сагановского скороспешно поставленного чума и, отдышавшись, заговорили, Чулков успокоился и попросил подождать возвращения начальства, сказав, что сам он не может распоряжаться продуктами и вещами отряда. Потом Митя покормил их, и те уснули.
Первое, что произошло, когда все вернулись, особенно удивительное, — это встреча рабочего отряда Пафнутия Долецкого с тем самым громадным псом, о котором он так много рассказывал, о котором предупреждал нас Саганов. С этого момента пес не отходил от Пафнутия.
Вечером, расположившись вокруг костра у чума Саганова, когда примолк крик кедровок и писк бурундуков, беседовали мы с пришельцами. Начальник партии Коников спросил, что они делают в тайге и почему скрывались? И рассказал все, что о них известно в отряде. Сведения эти для них были неожиданным откровением и настолько удивили, что если бы у них и была вначале мыслишка что-то скрыть, то после того, как Коников указал им даже сроки, когда у них кончилось курево, потом сухари и крупа, и рассказал, как они сделали последний патрон, набив его дробью, извлеченной из убитой кабарги, стало понятно, что люди эти вовсе уже не собираются что-либо выдумывать.
Все ждали, что расскажут эти трое. Смотрели на огонь и слушали. Ночь была тихая, потрескивали поленья в костре, река однозвучно гомонила наверху, на склонах, лопались остывающие в ночной прохладе скалы.
Высокий мужчина говорил один. Это был человек лет тридцати, хотя судить о возрасте было трудно, он был голоден, устал и изрядно зарос. Говорил он четко и быстро, лишь иногда задумываясь ненадолго. Другой больше молчал, отчужденно поглядывая по сторонам. Видно было, что все прожитое им мало уже трогает его. Слушал он рассказ приятеля без особого внимания и без волнения, время от времени задремывая.