— Он, он, конечно, Кайраган помог, — согласился тоф и стал снова кланяться кому-то невидимому. А вы смеялись, ой, нехорошо, ой, нехорошо, — закрутил он головой. — Прости их, дорогой Кайраган, прости, Пурган! — еще истовее стал кланяться охотник.
— Погоди ты, Серафимушка, с твоим Пурганом, — остановил его старый бригадир. — Проверим давай, как так вышло. Иди-ка ты покудова по тропе. Вдоль конгломерата, да-да, до той самой красной стены, а мы с ребятами в этом коридоре попалим. Как не будешь слышать пальбы — топай к нам.
Старатели, довольные экспериментом бригадира, разряжали ружья. Серафим не появлялся.
— Постой-ка, мужики, тормози стрельбу. Что-то долго его нет.
— Точно, — подтвердил кто-то.
Серафим стоял печальный в нескольких шагах от входа в коридор, о чем-то напряженно думая. Глаза его смотрели в красную стену, губы и редкие усы над ними шевелились. Он что-то нашептывал.
— Серафимушка-а! — окликнул его Митрофан.
Охотник вздрогнул и, будто очнувшись от сна, обернулся к старателям. Постояв молча, он рассеянно улыбнулся.
— Ты что там колдуешь, Серафимушка, добытчик ты наш? — Митрофан подошел ближе.
— Ничего, ничего, Николаич, — смутился охотник, — прав ты оказался, не Кайраган помог мне, а вот эта чертова красная скала, видишь, она пористая… Она поглотила грохот моего ружья еще тогда. Ваших выстрелов я тоже не слыхал уже через восемь шагов. — Он наклонил голову и прошептал: — Прости меня, Кайраган, я не виноват…
— Вот тебе и заговоренный зверь, — засмеялся бригадир. — А ты — Пурган-Пурган. Теперь до весны доживем.
Набив рюкзаки свежим мясом и навьючив оленей, вышли в обратный путь.
Стоял последний день Соок аи — «холодного месяца» декабря накануне Нового года. Деревья покрылись мохнатыми куржаками. Бурные реки Саян задремали под ледяным покрывалом в ожидании апреля. Зимовье старателей глубоко спряталось в рождественском снегу. Одинокий олень спал у избы. В саянские горы входил новый месяц Куруг Ёг — месяц «сухой юрты», так прозвали январь люди небольшого горного народа — тофалары.
О ТЕХ, КТО ЖИВЕТ НА ДЖОЕ
Западные Саяны. Устье реки Джой, впадающей в Енисей. Там, наверное, и по сей день живут лесники Кондрат и Николай — отец и сын. На высоком берегу Енисея поставили они тогда свежевытесанный крест, похоронили старика Григория. Здоровый был мужик. Руки — что у старого кедра сучья. Было в его жизни, что этими руками пришлось придушить напавшую крупную рысь, ходил и на медведя с одной рогатиной. Но однажды сорвался со скалы, упав на осыпь, и, казалось, миновал беду — ни царапины, ни ушибов, ни ссадин, да стряхнул старик внутренности, будто что-то оборвалось под ребрами. Занемог так, что и травы таежные не помогли. Поехал к врачам в Новосибирск, там, по их взглядам тайным, сочувственным, догадался, что дело его непоправимо и поздно браться им за лечение. Вернулся домой, несколько дней бродил в одиночку по тайге, оглядывая свои родные долины и горы, обнимал холодные стволы кедров и пихт. Будто с матерью, прощался с тайгою старый лесник. Сильный был и телом и характером кержак Григорий, не уважал слабость, а тут такое нашло на него самого, что обузой мог стать, и не позволил себе этого. Как простился с местностью родимой, пошел к Енисею, и приняла его холодная река. Не думали, однако, младшие хозяева лесничества, что своею волей оборвал Григорий жизнь, да старик пасечник с Верхнего хутора, видевший, как случилось все, разуверил: «Не похоже, чтоб Григорий снова сорвался по неловкости, тут, видать, он сам себе таку судьбу избрал…» Тело его прибило к берегу у самого устья Джоя, родичи похоронили его на берегу, поставив громадных размеров крест, под стать самому Григорию.
— Мы с Пашей знали этих лесников еще задолго до кончины старейшины рода, — рассказывал Иннокентий Коршунов, геолог из новосибирской экспедиции, нам, пережидавшим в мокрой палатке зарядивший надолго дождь. — Когда наш отряд приезжал в те места, брали мы у лесников лошадей и проводили несколько деньков в их гостеприимной просторной избе. А тут дело шло в конце сезона. Работа наша была окончена — искали в тот год золото.
Выходили мы из тайги. Не терпелось домой поскорее вернуться — даже ночами шли к устью Джоя, у лесников база наша была и вертолет за нами туда должен был прилететь. Спешили и потому, что ожидался по метеосводкам снегопад. Перекроет снегом тропы и перевалы, какая уж тогда дорога. В последнюю ночь на подходе уже к устью первым снегом лес припорошило, поддав нам ходу. На последнем перевале, какой мы миновали уже за полночь, снегу было чуть не по пояс. Под утро, когда подходили к лесниковой заимке, ресницы наши заиндевели, веки ломило от ледяной навеси — резко взялся мороз. Солнце вставало искристое, прозрачное, ослепило светом тайгу, но и тепло пошло, обтаяли запорошенные наши плечи и рюкзаки, морось на лицах, такими, в испарине, и подошли мы с Пашей к дому Григория. Хоть и тело ломило, и поясница не гнулась от пройденного под тяжестью мешков пути, все ж облегчение — все позади. Два-три дня — и прилетит за нами вертолет. Позади год лесовой маетной жизни. Красота таежная тоже не тяготит, как в последние дни нетерпения и ожидания…