— Нету, — сказал, — нужды. Формы менять, надо, надломилась в крестьянах жажда земной работы, скотину держать уж позабыли. В городах легче, там услуги коммунальны, спорт, спектакли… — И под конец обидное сказал: — Упал ты, что ль? Город развился до социализму споро. А шутка ль, у нас паспорта крестьянам уж после войны ввели!.. Сам кумекай, я тебе не педагог. Серединная наша да северная земли не щедры, тут из плевка мандарин не взойдет. Да что сам-то ты? Или радио не слушаешь?
— Из тайги я…
— Видать… Там у вас коров не отымали, не укрупняли… — сказал и, отказавшись в сердцах от предложенной Лыковым еды, побрел вон. Оглянулся уже с холма, крикнул: — Чего надо, скажи, подкинем… — Остановился. — А через год-другой сами справляться будем… — И пошел дальше.
Он вспомнил, что через две недели пребывания его в Печкове сменили руководителя. С факультета прислали доцента Тупиченко. Прибыл тот под вечер. Вошел в жилище — полуподвальное помещение печковского клуба, приветливо улыбнулся, еще никого и не увидев толком. Привыкнув к тусклому свету, тот долго оглядывал лица, с некоторыми здоровался. Лыков услышал шепоток: «У нас преподавал, мужик крутой». «Приветливый, однако, — подумал о нем Лыков, — что бы это могло значить — «крутой», ловкий или жесткий…» Поздоровавшись, Тупиченко ушел наверх, в отведенную ему комнату.
Встретил его Лыков уже после обеда, на следующий день. Застал возле столовой — навеса, над длинными, наскоро сколоченными из неструганых досок столами и скамьями.
Тупиченко исступленно лупил прутом лошадь. Вспотел, рыжие волосы прилипли ко лбу, глаза сузились, озлились. Лошадь вздрагивала и тихо, ржала. «Вот те и крутой… Так дело не пойдет, — подумал Лыков, выходя из-за кухонного сарая. Тупиченко заметил его, и тут же лицо его стало улыбчивым, как накануне. — Вот-те и резкий, — понял его Лыков. — За улыбкой какой дьявол…»
— Здравствуйте… Простите, не припомню?.. — сказал Тупиченко.
— Лыков… Петр Микитович…
— Вы что ж, по найму, из здешних?
— Мы в нашем отряде, — ответил Лыков, — из студентов…
— Я было подумал, из местных… Видите ли, никак не заставить ее идти в Мятищи. Дурь выбиваю… Может, подсобите?
Петя посмотрел в сощуренные, еще не усмирившиеся в злобе глаза, увидел приветливый его оскал. «Такой бледный. Должно, умный. Неужель не понимает?» — Лыков путался в догадках, не находя связи.
— Видите ли, не желает, — повторил Тупиченко.
— Не пойдет она, — сухо сказал Лыков, все еще глядя на улыбающиеся губы Тупиченко. — Жеребчика кормит. Что ж ты, умный мужик, не ведаешь ясного? Дите у нее в стойле…
— Что ж они дают, черт подери! Поеду за другой. — Он вскарабкался на лошадь.
— Постой, слезай-ка! И что это ты все улыбаешься, — сказал Лыков. — Где ты взял эту улыбку? Слезай, говорю! Не сладить тебе ни с той, ни с этой… Слезай!
— Я бы попросил вас повежливей! Полагаю, что справлюсь…
— А ты не полагай. Слазь! — повторил Лыков.
Тупиченко было замешкался, но подчинился.
— Странный вы человек, Лыков. Вам, вероятно, учиться у меня придется?
— Не дай-то бог… — Лыков молча взял лошадь под уздцы, потрепал загривок, освободил от узды. Та прижалась горячими губами к его рукам, оставив на ладонях кровь…
— Я так и буду стоять! — услышал Лыков за спиной голос Тупиченко.
— Как хошь. Хошь стой, хошь прыгай… Ступай пешим, — не оборачиваясь, закончил Лыков.
— Ты, вы-ы у меня попрыгаете, — закричал Тупиченко, — вы пожалеете! Жло-об!..
— Ступай, ступай… — сказал Лыков и, обернувшись, легко перехватил летевшего на него с кулаками Тупиченко. — Не шали, ученый, нельзя так… — Повернул того от себя и оттолкнул. Не взглянув на распластавшегося по земле доцента, Лыков повел кобылу в конюшню.
«Извините, не сдержался…» — услышал он за спиной голос Тупиченко и опять не обернулся.