— А что, уеду назад, — отчаянно говорил мужчина лет пятидесяти с худым, небритым лицом, нервно куря. — Что я здесь имею? Работы нет, денег нет, крыши над головой нет. А я слесарь четвертого разряда, у нас в Житомире меня на любой завод возьмут, не пропадем.
— Тише ты, идиот! — шипела полная дама, — что распинаешься? Услышат
— фига с два выпустят. Столько денег на гарантов потратили!
Я усмехнулся. Вокруг жестких правил, требующих выплаты долгов или предоставления гарантов на зарубежные поездки, расцвел пышный бизнес предоставления финансовых поручительств за солидную сумму, обычно много меньшую, чем сумма долгов. В случае невозвращения уехавших долги их взимались с гарантов. Каким образом они выкручивались из этой ситуации, оставалось неизвестным.
Из-за обитой дермантином двери вышли молодая женщина и мужчина с раскрасневшимися лицами и, не в силах сдержать эмоций, крепко и радостно обнялись. Сидевшие на скамейках люди с завистью посмотрели им вслед. Все это анекдотично напоминало очередь в УВИРе в добрые старые времена.
— Ой, ой, зачем мы уехали! — раскачивалась на стуле отекшая старуха.
— И чего нам плохо было, жили как люди. Ой, как жили, все было.
— Вот к тебе домой из общества «Память» бы постучались, тогда узнала бы, — желчно сказал сидящий рядом мужчина средних лет.
— Да какая «Память»? — заголосила старуха. — У нас в районе ее и на дух не было. Поверили радиостанциям, родственникам, приехали сюда. И вот на тебе, долги они придумали, проклятые.
— А вы знаете, что Коля, который на автостанции работал, попал в аварию? — с жадным интересом рассказывал сухонький старичок полному, плохо выбритому мужчине средних лет с багровым лицом в помятом пиджаке и грязно-фиолетовой советской рубашке с вытертым воротником, из которого торчали наружу белые нитки. Эти односельчане явно только что встретились.
— Да ты шо? Во дает! — удивлялся краснолицый здоровяк с украинским акцентом, вытирая со лба капли пота.
— Да-да, понимаете, напился и разбился в лепешку! — тоном старого садиста продолжал сухонький должник. — А Гриша, вы же его точно знали — разбогател и открыл большую мастерскую, к нему даже из города теперь приезжают клиенты.
— Во дает! — упавшим голосом отвечал собеседник, явно сравнивая нынешнее положение ловкого Гриши со своим.
Из-за двери вышел седой мужчина с растерянным лицом.
— Отказала, сволочь! — со злостью сказал он. — А у меня мать умерла, ее в холодильник положили, не хоронят без меня. Ну куда же я сбегу, у меня дочь здесь, квартира, машина. Где я ей найду гарантов? Мне лететь надо. А она говорит езжай в Тель-Авив, к начальнику, пусть разбираются.
Очередь молча смотрела на него. Он растерянно постоял еще немного в коридоре и быстрым шагом ушел прочь.
Я проходил эту очередь уже несколько раз. Перед каждой моей поездкой за рубеж и сама очередь, и процедура однообразно повторялись. Полная дама, с уважением отнесясь к моему ивриту, значительно лучшему, чем у большей части очереди, и, тем более, к бумаге с печатью знаменитого университета, выдавала мне заветную справку. Она не знала самого главного. Заветная бумага не имела юридической силы, так как университет поручиться за меня отказался и директор моего факультета, житель Израиля в третьем поколении, матерясь по-русски выписывал мне псевдогарантию на покрытие моих долгов в случае моего невозвращения и скреплял письмо факультетской печатью. После этого он, пыхтя и продолжая материться, начинал писать гневные письма в Министерство иностранных дел, и однажды ему даже ответили, что, к сожалению, установленный порядок отменить пока невозможно, так как это откроет дорогу массовому отъезду русских эмигрантов.
На этот раз я был совершенно спокоен, так как собирался вернуть долги. Потраченная на меня сумма изрядно обросла процентами и была привязана к курсу доллара, периодически совершавшего космические скачки, вследствие чего мне пришлось просить Ефима о покрытии моих долгов мировому еврейству. Пару дней назад на мой счет была перечислена необходимая сумма. Дверь открылась, и через минуту я уже объяснял полной даме свою ситуацию.
— Какие подлые люди, — с возмущением сказала дама с молдавским акцентом. — Кого они хотят обмануть? Меня? Они думают, что я поверю, что у него покойница мать лежит в холодильнике? В первый раз про такое слышу! — Она с возмущением посмотрела на меня. — Послушайте, молодой человек, — неожиданно по-русски сказала она. — Зачем же вам выплачивать долги, принесите справку от гарантов и уезжайте себе спокойно.
— Но я уезжаю по крайней мере на два года, — уверенно парировал я. — И я готов уплатить, назовите мне точную сумму.
— Нет, нет, ну зачем же, такие огромные деньги? — настаивала дама. — Положите их на счет, накопите проценты, а затем приедете, и долги с вас спишут.
— Ну, вы знаете, мне бы хотелось их уплатить полностью и не испытывать никаких неудобств в дальнейшем — сказал я. — А то начнете в суд вызывать, посылать повестки.
Дама каким-то подозрительным взглядом посмотрела на меня.
— Одну секундочку, я проверю ваши данные. — Набрав что-то на клавиатуре компьютера, она наклонилась ко мне и таинственным шепотом произнесла: — То, что я вам сейчас скажу, я говорить не должна. Но у вас особый случай. Я не имею права принять у вас деньги.
— Почему? — удивился я.
— Вышло новое постановление, что те, кто прожил в стране уже больше двух с половиной лет и находился на территории Израиля во время войны, от уплаты долгов освобождаются.
Я не верил своим ушам. Выходит, что, сами того не зная, мы больше никому ничего не должны! Мы купили это право, сидя в противогазах и вздрагивая при звуках взрывов.
Когда я покачиваясь вышел на улицу, портовый пыльный район показался мне прекрасным, и мне стало жаль уезжать отсюда. Я смотрел на уютные магазинчики, нагловатого парня, продававшего фалафель и зазывающего покупателей, одновременно делая сомнительные комплименты проходящим девушкам, всю эту уличную суету и чувствовал, что мне будет грустно без запаха кофе и апельсинов, шума, гортанных звуков иврита, ребят и девочек в военной форме с автоматами, гор, покрытых соснами и кипарисами, лазурного моря, студентов с пытливыми глазами, улицы на которой мы жили, солнца и яростных дождей зимой.
Я вздохнул и вдруг вспомнил, что для пересечения границы мне также требовалась бумага, удостоверяющая то, что я не собираюсь уклониться от армейского призыва. Обычно бумагу эту выдавали безо всякой волокиты, но на этот раз мне не повезло, и меня послали на какую-то дополнительную проверку.
В многоэтажном, прокуренном здании военкомата по лестнице ходили возбуждающие воображение симпатичные белокурые девушки в военной форме. На стене висели картины, как две капли воды напоминающие творения неизвестного армейского художника, которые я на всю жизнь запомнил после первого юношеского визита в районный военкомат города Москвы. Даже сюжеты этих картин были совершенно неотличимыми. Под теми же серыми валами моря перекатывались зелеными боками пузатые подводные лодки, похожие на жирные селедки, в голубом безоблачном небе парили самолеты, а по полю неслись танки, поднимая за собой облака желтого цвета, по-видимому, пыль, смешанную с выхлопными газами. Только на тех, давно виденных картинах, сияла красная пятиконечная звезда, а не звезда Давида.
Я был почти уверен, что картины эти принадлежали руке одного и того же художника. Они были одинаково непропорциональны, как будто нарисованы детской рукой, и не имели точки перспективы.
Тот факт, что я недавно посещал Москву, кого-то насторожил, так как по непонятной мне логике это неизбежно свидетельствовало о том, что я был завербован уже несуществующим КГБ. В свете этого моя предстоящая поездка в Америку выглядела как повод, скрывающий предстоящие встречи с разведчиками-чекистами и выдачу им географических координат Министерства внутренних дел, а также содержания моих лекций, прочитанных студентам в течение последних двух лет.