Вонг продолжал моргать, застыв в той же позе. Мне неожиданно стало смешно, я отошел за угол и затрясся от беззвучного хохота. За мной за угол зашел Андрей, который был основательно взбешен.
— Что ты смеешься, — прошипел он, и лицо его побагровело, — немедленно прекрати это безобразие! Этот тип парализовал нам работу. Посчитай сам: Борис вынужден идти объясняться с Ефимом, я тут с тобой время теряю, ты не на рабочем месте, да еще Вонга загипнотизировали. Ты на него посмотри, он же в сомнамбулизм впал!
При этих словах на меня напал новый взрыв истерического хохота, я скорчился, но вынужден был тут же распрямиться, так как в комнату вошел Ефим.
— Листен, Листен, — он с ненавистью смотрел на Андрея. — Что происходит, не успел человек появиться, как мне на него идут жаловаться. Борис пришел, ты тут как тут. У тебя есть свое дело или нет? Есть?
— Есть, Ефим. — Андрей мгновенно утратил величие.
— Ну и иди работать! Борис, как комиссар, пришел мне жаловаться! Ну и что из того, что он к людям пристает, это даже хорошо! Вы здесь засиделись, варитесь в своем соку! Он толковый парень, у него идеи какие-то в голове крутятся, ты понял, о чем я говорю? — Ефим в раздражении покачал головой.
— Пойдем, надо поговорить, — он пригласил меня выйти в коридор.
— Ты понимаешь, они накинулись, говорят, Эдик отвлекает людей. Нет, может быть я глупость делаю, но я хочу здесь что-то изменить. Ты понял? Все-таки другой человек, может быть он херню несет, но нам нужна какая-то встряска. Вот он с Вонгом поговорил, а Вонг, может быть, от экрана отвлечется, посмотрит в окно, скажет: «Да пошел этот Ефим к такой-то матери» и уедет в горы на лыжах кататься. Ты понимаешь? Ну нет, я ничего против Лени и Бориса не имею, но скучно как-то, затхло. Нам нужна свежая кровь, представление. Ты понял? Хрен с ним, если он даже ничего не сделает, пусть он круглый идиот, все равно, люди уже зашевелились, забегали. Ты на Бориса посмотри, челюстями двигает, как будто запах мяса почуял. И Андрей на запах прибежал. Как гиены или волки. Это нормально, у них даже румянец на лице появился, здоровые, хищные реакции! Пусть побесятся. Вот я Эдика начальником над Борисом поставлю, тогда начнется игра! Я тебя хотел подставить, но ты не захотел воевать, умнее оказался. А этот дурак хочет, понял в чем дело?
— Ефим, — я пришел в ужас от далеко идущих планов президента, — подумайте о деле. Эдик, конечно, парень умный, но для того, чтобы войти в курс дела ему понадобится по меньшей мере полгода, да и склад у него совсем не такой, чтобы заниматься производством.
— Листен, Листен! — Ефим начал раздражаться. — Это херня полная. Да любой идиот сможет все сделать. Ты думаешь, Борис такой уникальный? Он идиот, и Леонид мудак, Эдик, конечно, тоже мудак, я же все вижу. Полный идиот, но своеобразный, ты обратил внимание, как он губки вытягивает? Голову наклонил и как бульдог вцепился, челюсти не разведешь! Может быть, я глупость делаю, но ты мне помоги, понял? Мне нужна твоя помощь!
Разговор с Ефимом меня окончательно запутал. Ничего не подозревающий Эдик, раскрасневшийся от только что прочтенной лекции, спешил поделиться со мной впечатлениями:
— Все-таки у дяди Ефима далеко не все продумано. Надо же, я даже удивляюсь, такое производство, и люди ничего не слышали о теории сложных систем!
— Эдуард, мой вам совет, оставайтесь в Кембридже, — я попытался сказать это как нельзя более жестко. — У вас там хорошая репутация, здесь же придется тяжело, это грубое производство, и поменять существующие порядки будет сложно. И еще, я советую быть поосторожнее с людьми, здесь сложились свои порядки…
— Это только кажется, — Эдик обиженно вытянул губы. — Когда дядя Ефим назначит меня руководителем отдела, я обязательно все изменю. Как же я могу остаться в Кембридже, когда мама обещала дяде Ефиму, что я соглашусь? Нет, сегодня же улетаю обратно и начинаю собирать вещи!
Я глубоко вздохнул. Жизнь в компании дяди Пусика обещала быть бурной и интересной.
Глава 15. Совет.
Утро выдалось хмурым и прохладным. Академик встал рано, посмотрел на привычные ряды серых многоэтажных домов с глазницами окон и бельем, болтающимся на узких балкончиках, потом долго плескался в ванной, тщательно выбрился и умылся холодной водой. Кожа на щеках покраснела, одеколон пощипывал лицо, и он почуствовал, что выспался и достаточно бодр, чтобы встретить предстоящие испытания.
Академик подошел к старому дубовому шкафу и достал из него черный, официальный костюм, который одевал лишь по особо важным случаям. В лацкане пиджака поблескивал профиль Ломоносова, выдающий принадлежность обладателя к научной элите огромной, подергивающейся в конвульсиях страны. «Великая, могучая… Эх, как бы она не дернулась в своих схватках слишком сильно, так что всех подомнет под себя,» — подумал академик. Он затянул галстук на белоснежной накрахмаленной рубашке и оценивающе посмотрел на себя в зеркало. «Сойдет, — решил он, — для моего возраста я еще прилично выгляжу».
День предстоял омерзительный. Сегодняшнее заседание Ученого Совета института решало многое. На академика уже давно катили бочку. Друзья не раз передавали ему, что в дирекции накопились письма с обвинениями, доносами и жалобами на него. В чем только его не обвиняли! И в нарушении этики, и в разбазаривании ресурсов, и в укрытии от коллектива института каких-то средств и приборов, и даже в прямом воровстве институтского имущества, включая лабораторный спирт. В последнее время дело приняло еще более серьезный оборот, так как бывший профорг, а ныне замдиректора был близким другом и собутыльником новоиспеченного представителя недавно преобразованных Органов. Как намекали доверенные лица, недавние обвинения напрямую связывали имя академика с незаконной продажей секретных технологий на Запад за иностранную валюту.
«Господи, опять все повторяется», — подумал академик. Он только посмеивался над нелепыми обвинениями, но в последние недели делу был придан серьезный оборот. Академика вызывали к директору, в Президиум Академии Наук, с ним беседовал следователь, откормленный мужик в штатском, явно соскучившийся по работе.
До поры до времени директор сдерживал своих подчиненных. В конце концов, практически вся наука в Институте делалась академиком и его учениками. Что-то изменилось в последние месяцы, видимо директор сам попал в какую-то непонятную постороннему наблюдателю зависимость от своих серых и черных кардиналов.
«Что-то за этим стоит, — думал академик, — не может быть, чтобы он так просто уступил им. Нет, они чем-то повязаны вместе.» — Он с тоской подумал о том, что многие из тех сотрудников, от которых можно было ожидать какой-либо поддержки, давно разбросаны по различным университетам и компаниям Европы и Америки, находясь в бессрочных отпусках. Они, быть может, раз в году наезжали в Москву на пару недель проведать родных и знакомых. В опустевшем институте остались всего несколько полубезумных бессеребренников, увлеченно копающихся в книгах и в своих установках.
Он вошел в просторный и темный холл института. Вахтер, сидящий у тускло освещенной будочки, лениво и как-то по-особенному нагло осклабился. "Все они одна шайка-лейка, — подумал академик. — Какая чудовищная инерция сидит у людей внутри. Взять хотя бы этого зажравшегося вахтера, на кой черт здоровый, красномордый мужик сидит и пропускает в здание научных сотрудников, когда всем давно известно, что другая дверь, выходящая в заваленный ржавым хламом институтский двор уже несколько месяцев не запирается? Пошел бы работать в частную компанию, даже шофером, заколачивал бы в десять раз больше. Ан-нет, сидит, выслуживается перед директорской сволочью как в старые времена. Он ведь даже не задумывается о том, что если так дальше пойдет, то и Институт, в котором он сидит, закроется сам собой за ненадобностью. А, впрочем, может быть я слишком наивен и дело к тому и идет