— Так вот, — директор взял листок, — у нас имеется заявление, подписанное пятью членами трудового коллектива отдела, излагающее факты нарушений.
— Это ложь! Подделка! — академик почуствовал, что у него сдавило сердце.
— Подделка? Сергей Михайлович, пожалуйста!
«Сережа? Не может быть!» — академик широко раскрыл глаза. Он тянул изо всех сил этого худенького и какого-то синюшного паренька, казалось, выбравшегося из закопченных заводских окраин, пробивал для него общежитие, добавки к зарплате и вот…
К трибуне подошел Сережа и, стараясь не смотреть в глаза академику, начал говорить:
— Мы в отделе давно возмущались тем, как Григорий Семенович собственной властью распределяет деньги и создает вокруг себя верных ему людей, снабжая их американскими долларами…
У академика стало кисло во рту. «Врешь, Сережа — подумал он. — И тебе немало доставалось от общего пирога, но ведь ты же не работал, ведь всем известно, что с работы таскал детали домой для своего мелкого кооперативчика, а я тебя, дурака, покрывал, понимал, что детей кормить надо…»
— Более того, — Сережа вдруг ясным взглядом посмотрел академику прямо в глаза. — Григорий Семенович на моих глазах пытался продать результаты работы коллектива Израильской оборонной промышленности. Он связывался с представителями Израильской стороны и назначал им цены за получаемые в отделе материалы. — Зал застонал.
Это уж была совсем чушь. Академик переписывался и пару раз звонил Грише, своему бывшему ученику, работавшему в Израиле и ставившему эксперименты в Тель-Авивском университете.
— Сколько их не корми, все в лес смотрят! — отчетливо раздался чей-то грубый и наглый голос.
— Это, это, — академик задыхался. — Я обращусь в Президиум, не имеете права… Как вы смеете, Сережа, как вы могли, после того как я вас…
— В последнее время Григорий Семенович вообще очень активно занимался пропагандой сионистских взглядов среди евреев, еще работающих у нас в Институте, — холодно продолжал Сергей. — Они все время проводили какие-то непонятные встречи и о чем-то договаривались между собой.
— Спасибо, Сергей Михайлович! — директор продолжал говорить ровным голосом. — Григорий Семенович, как у вас обстоит дело со счетами в иностранной валюте, например в израильских шекелях? У меня, например, таких счетов нет. Хочу довести до вашего сведения, граждане, что этим вопросом сейчас активно занимаются компетентные организации, и я не сомневаюсь, что им удастся обнаружить истину. — В зале стало шумно. — Более того, граждане, касательно последних слов Сергея Михайловича. Так вот, мне в руки недавно попал прелюбопытный документ. Я бы сказал, страшный документ. Я бы никогда не поверил в его существование, если бы мне его не принес лично в руки один из наших сотрудников еврейской национальности, нашедший его на своем столе и не пожелавший участвовать в этом заговоре. Да, да, хоть и противно это произносить, в сионистском заговоре, имевшем место в стенах нашего Института. Кстати сказать, роль Георгия Семеновича в этом заговоре еще предстоит выяснить, особенно в связи с только что выяснившимися подробностями о его связях с Израильскими военными.
— Это что еще за заговор? — выкрикнули из зала.
— Информирую вас, товарищи. Вот на этом листочке, — директор потряс бумажным листом, — содержатся инструкции всем ученым-евреям нашего Института стараться захватить руководящие посты, пользуясь свободой и демократией, стараться продвигаться в дирекцию, оттеснять от руководства сотрудников — неевреев, распределять фонды заработной платы и финансирование исследований, действовать в интересах государства Израиль….
— Вот это да! Не дождутся! — зал возмущенно гудел.
— Да, граждане, мне просто стало страшно, когда я эту листовку увидел. Вы знаете, мы все привыкли иронизировать над советской пропагандой, все подвергать сомнению, — директор театрально развел руками. — У нас в последнее время сложился даже стереотип, что евреев в России только и делали, что притесняли, а Израиль это просто замечательное государство. Да я и сам так уже думал. Но что прикажете делать, когда видишь перед собой такое? Все-таки мы с этими людьми родились в одной стране, работали бок о бок долгие годы, и вот националистический дух, чувство своего превосходства над окружающими, подогреваемое сионистской пропагандой, ударило им в головы и заставило их объединиться в какую-то просто-таки волчью стаю.
— Что за чушь! — на этот раз кричал старый профессор Войцевич, но его голос с трудом прорывался сквозь басовый гул, издаваемый толпой раскрасневшихся людей.
«Как рой шмелей,» — автоматически отметил Академик. Он потерял дар речи и никак не мог поверить в реальность происходящего, судорожно щипая себя за руку.
— Кстати, как ни грустно мне это признать, Григорий Семенович допустил и нарушения уголовного законодательства, — продолжил директор. — У нас есть свидетели, что ценные металлы, используемые в его отделе, были им проданы с целью личного обогащения, в частности для строительства дачного дома.
— Нахапали, господа ученые! — нагло прокричал кто-то басом.
— Как вы смеете! — это кричал Володя, хриплый голос его сорвался.
— Заткните этому сопляку глотку! — прорычал тот же хамоватый бас.
— Вы не смеете, уберите руки! — Володя кричал, но несколько парней с ухмылкой скрутили его и вытолкали за дверь. В зале стало шумно.
— Разрешите мне сказать! — со своего стула с гневным криком, опираясь на палку, поднялся старик Войцевич. Он был последним живым классиком, сохранившимся в Институте, и разгоряченный зал неожиданно замолк. — Я лично не верю в эти нелепые, сфабрикованные обвинения. Да все евреи уже давно уехали, посмотрите по сторонам, господа хорошие, я смог насчитать всего семь или восемь человек, включая Григория Семеновича.
— И семерых хватит! — иронично выкрикнул кто-то из зала.
— Позор нашему Институту. И дирекции прежде всего. Какой же может быть заговор, да еще с листовками и с прокламациями? — Войцевич покрутил пальцем у лба. — Они же не идиоты. Это мы с вами, сидящие в этом зале и всякая мразь, которая у нас завелась с легкой руки дирекции, вот кто идиоты. Стыдно! И еще. Только что доброе имя Григория Семеновича было омерзительным образом очернено. Я очень хочу напомнить присутствующим, что научная школа, созданная в стенах этого здания, во многом обязана этому человеку. Как бы то ни было, давайте не забывать, что благодаря ему созданы принципиально новые направления Российской науки.
—А я так не считаю! — со своего места вскочил лысый мужчина с плоскими, как у судака, глазами и с брюшком. Он недавно стал заведующим одной из лабораторий, и академик не вполне был уверен, чем именно он занимается. — Если он даже и крупный ученый, это не дает никому, даже академику, права красть деньги у окружающих. А уж эта история с Израилем и с листовками совсем ни в какие ворота не лезет! Мы получаем зарплату от государства не для того, чтобы плоды наших трудов уплывали за рубеж! Достаточно уже Россия настрадалась, сколько вот таких выучили, а они или удрали и греются теперь под пальмами, или плетут заговоры за нашими спинами!
— Правильно! — хрипло крикнул кто-то.
— Ну хватит, надоело уже! — с издевкой раздалось в ответ. — Если бы смог, давно бы и сам смотался финики жрать.
— Не мешайте! — зал зашумел.
— Дайте мне сказать! — Академик вдруг почуствовал себя совершенно спокойно. Он встал, выпрямился и подошел к трибуне. Наступила тишина, пронзительная и неправдоподобная. — Я хотел начать свое выступление с последних результатов, полученных нашей группой. Но думаю, что это излишне. Большинство из присутствующих в зале этих результатов просто не поймут в силу крайне скудных умственных способностей.
— Ну, полегче на поворотах! — Недовольный рокот возмущения поднялся и начал нарастать.
— Еще я хотел выразить свое крайнее неуважение к членам Ученого Совета, разыгравшим это омерзительное представление. Да, я вас не уважаю! Вернее, я питаю глубочайщее уважение к нескольким порядочным людям, еще оставшимся в стенах нашего Института. Я полон уважения и благодарности к профессору Войцевичу. Я знаю, что в этом зале есть люди, понимающие, что стали невольными участниками омерзительного спектакля, разыгранного дирекцией. К сожалению, боюсь, что они находятся в абсолютном меньшинстве.