На востоке поднималась заря, алюминиевая махина огромного лайнера осветилась первыми лучами солнца, белые редкие облака висели внизу над бескрайней голубой равниной океана. Я физически ощущал, как крохотная песчинка моей плоти отдаляется от солнечного мира дикого Запада и с каждой минутой приближается к древней, просыпающейся Евразии, где в заснеженной Москве ждут и надеются увидеть меня люди, давшие мне жизнь и носившие меня на руках по маленькой комнатке в доме, около сада Эрмитаж, а на берегу Средиземного моря спит в своей кроватке малыш, который. Возможно. когда-нибудь будет вспоминать обо мне, пролетая в небе над полоской земли, давшей ему жизнь.
Над Амстердамом висел густой белый туман. Боинг погрузился в него и плюхнулся на покрытую инеем полосу аэропорта. Разноязычная толпа вытекла наружу под прощальные улыбки очаровательных светловолосых стюардесс. Через сорок минут я уже поднимался по трапу самолета той же голландской авиакомпании, летевшего в Москву.
Каким-то неведомым образом близость столицы пяти морей начала ощущаться с первых секунд моего пребывания на борту. Самолет этот, хотя и принадлежал той же компании, что и предыдущий, был поменьше размерами и весь какой-то неустроенный. Ковер был покрыт пятнами от разлитого кофе, кресла были серыми от старости, заношенными и обтрепанными. В рукоятке моего кресла из открытой пепельницы торчала раздавленная сигарета со следами яркой женской помады. Экипаж состоял из нескольких заспанных женщин с усталыми лицами и угрюмого стюарта с явными признаками утреннего похмелья. «Вот так и приехали!» — подумал я. Лететь предстояло всего часа три, так что неустроенность можно было легко пережить, тем более что вскоре мне предстояла встреча с родными и друзьями, которых я не видел уже несколько лет.
Я с интересом осматривался по сторонам. Пассажиры, летевшие в Москву, резко отличались от людей, которых я видел перед глазами в течение последних лет. Кроме нескольких бизнесменов, большую их часть составляли бывшие советские граждане, к которым я присматривался с особенным интересом.
Мимо меня прошла дама средних лет с крупными бедрами, мускулистыми ногами, в юбке и пиджаке. Весь ее облик вызывал во мне ассоциации одновременно с инспектором РОНО, преподавателем истории КПСС и с начальником отдела кадров какого-нибудь крупного секретного учереждения. Дама была полна чувства собственной значимости и превосходства над окружающими. В руках она несла огромную хрупкую коробку для дамских шляп, всю разукрашенную лентами и кружевами. Я представил себе, как, сидя где-нибудь в министерском кабинете за столом с зеленым сукном, она будет доставать эту шляпку и примерять перед зеркалом, а потом, спрятав ее в шкаф, проводить рабочие совещания. Тем временем дама с опаской обследовала отделения для багажа, выбрав из них самое свободное и осторожно задвинула коробку со шляпой в угол одного из них.
Следовавшие за дамой персонажи словно вышли из той славной поры, когда крупные деятели районного масштаба ездили на огромных черных машинах и проводили заседания, посвященные битве за урожай. Первым шел пожилой мужчина со скуластым, слегка отекшим лицом, закутанный в серое добротное пальто и почему-то в каракулевой шапке. За ним семенил мужик помоложе, в таком же пальто, с пробором и угодливым лицом, по виду человек явно подчиненный первому.
— А все-таки, Николай Иванович, — сказал он, — хорошо, что с голландцами о сотрудничестве договорились. И договорчик подписали о намерениях, надо будет непременно Трофиму Федоровичу показать.
Начальник оставил это замечание без внимания. Он указал на набитый бумагами кожаный пузатый портфель и сухим голосом сказал:
— Петр Семенович, потрудитесь определить портфельчик.
— Сейчас, сейчас, Николай Иванович, — засуетился второй, сейчас быстренько определим. Он открыл дверцу багажного отделения и принялся засовывать туда портфель. Раздался хруст картона и одновременно стон дамы — инспектора РОНО.
— Товарищ, товарищ! — визгливо закричала она, — Осторожнее, там шляпа!
— Да вы своей шляпой, понимаете, всю секцию заняли, надо и с другими пассажирами считаться! — неожиданно агрессивно отвечал Петр Семенович, продолжая деловито засовывать портфель. Дама в отчаянии вскочила со своего места и низким грудным голосом закричала на весь салон:
— Граждане, ну скажите же ему! — Она посмотрела на меня, явно ища поддержки, но импортный плащ и растерянное выражение лица видимо смутили ее.
— Ничего не понимают, басурмане! — раздраженно буркнула она, и, вскочив, ловко оттолкнула Петра Семеновича, с необычайной легкостью выхватила у рук из него портфель, вытащила из секции слегка помятую коробку со шляпой и положила ее себе на колени, раскрасневшись и раздраженно сопя.
— Вы, гражданочка, поосторожнее. — заметил Петр Семенович. —Так вот, Николай Иванович, — продолжал он, — вы уж обязательно по приезде доложите Трофиму Федоровичу о договорчике. И совещаньице надо собрать, а то как бы Александр Гаврилович не подсуетился, он ведь у нас из рук работу выбить может!
Николай Иванович как-то не очень хотел показать подчиненному, что он внимательно слушает его и отвечал в своей довольно сухой и неопределенной манере:
— Да, Петр Семенович, будет вам. Обсудим с товарищами, обмозгуем, Александру Гавриловичу рука коротка до нас дотянуться! — Неожиданно голос его поднялся и взвизгнул: — Хрена чертова он у меня получит! Я ему яйца откручу, да я до самого Ивана Леонидовича доберусь если что. Они у меня все вот тут ходить будут! — Рука его сжалась в кулак и наглядно продемонстрировала, где именно и как будет ходить зловредный конкурент, если он позволит себе чего лишнего.
Они уселись, и обрывки их разговора уже более не долетали до меня. Чем-то уже немного забытым и даже родным повеяло на меня. Эти люди были плоть от плоти той огромной страны, в которой я родился, и все их интонации, жесты, обороты речи были мне понятны до глубины души, как будто я жил с ними бок о бок на протяжении многих лет. Я уже мог прикрыть глаза и фантазировать о том, как Петр Семенович приедет в свою квартиру с паркетным полом и гардинами, полная жена в халатике нальет ему рюмку холодной «Столичной» и он, закусывая селедочкой, будет рассказывать ей о диковинных товарах и культурном обращении в заморской стране Голландии.
Тем временем в проходе появились два осоловевших и распространявших крепкое пивное дыхание мужичка в заштатных, грязноватых, физкультурного покроя куртках. Глазки у них были маленькие и круглые, одинаковые рыжие усы свисали с губ. Напоминали они слесарей автопарка, которые вот-вот хотели закусить пивко воблой, но подкативший самолет помешал им это сделать. За мужичками тянулись две совершенно неразличимые бабенки, тащившие за собой огромные сумки и распространяющие аромат каких-то дорогих импортных духов, совершенно не сочетающийся с их обликом.
— Коль, а Коль, куда садиться-то? — с залихватскими интонациями спросила одна из них.
— Да не суетись ты, все рассядутся! — Коля ожесточенно продирался сквозь узкий проход. — Погуляли и будя, пора по домам. — Коля снял физкультурную куртку, обнажив рубашку грязного розового цвета с закатанными рукавами. — Щас пивка понесут голландцы, гуляем ребята! Катерина, — протяжно скомандовал он, — занимай позиции, кавалерия!
Бабы сопя начали суетливо запихивать раздутые сумки в багажные секции, явно не предназначенные для этого. Под их напряженное сопение в проходе появились невесть откуда взявшиеся в Амстердаме эскимосы в меховых полушубках, меховых же сапогах, с огромными, грязными, пахнущими кожей и сырой рыбой баулами. Баулы они несли за плечами, причем, проходя мимо, один из них больно задел меня по голове.
— Ой! — с удивлением от внезапной боли вскрикнул я. Один из эскимосов повернулся и посмотрел на меня. Судя по виду, он был довольно-таки молодым парнем, его карие раскосые глаза смотрели прямо в мои. Меня поразила застывшая космическая пустота и неподвижность этих глаз. Я вспомнил, что когда-то в детстве мама водила меня в зоологический музей и точно такие пустые, бездонные глаза были у огромного темно-коричневого чучела морского льва, лежащего на цементной скале в большом сумрачном зале.