— Вам, молодой человек, как я вижу, смешно. — укоризненно сказал он,
— А я, к вашему сведению, не пер никаких шпинделей. И вообще никогда в жизни ничего чужого не брал! — чувство юмора явно оставило его.
На следующее утро в компании произошло выходящее из ряда вон событие. Придя рано утром в кафетерий и запихивая в холодильник пакет с завтраком, я неожиданно заметил на стене странный листок. Листок этот висел между большим плакатом, обучающим работников компании правилам оказания неотложной медицинской помощи и другим плакатом поменьше, извещающим сотрудников о том, что любая дискриминация при приеме на работу, будь то по религиозным, расовым соображениям или просто по причине беременности, является нарушением закона.
Я подошел поближе. Листок оказался увеличенной ксерокопией карикатуры, вырезанной из какой-нибудь местной газетенки. На нем был изображен ковбой в широкой соломенной шляпе с дымящимся револьвером в руке, который с интересом смотрел под хвост лошадке, сделавшей подле себя на земле навозную кучу. В кучке испражнений художником были нарисованы какие-то чужеродные предметы, испускавшие свет, неумело изображенный толстыми штриховыми линиями, исходившими прямо из навоза. Чуть поодаль на земле лежал труп с распростертыми руками. Подпись под карикатурой гласила: «Билл, если бы я вовремя покопался в дерьме, я бы понял, что ты не крал мои золотые слитки!». К навозной куче была синей шариковой ручкой неровно проведена большая стрелка, над которой почему-то было нервно написано: «Pusik».
Полюбовавшись работой народного гения и преодолев возникший на секунду гадкий порыв сорвать листок и избежать тем самым неизбежного скандала, я хихикнул и ретировался, пустив события на самотек. Результаты не заставили себя долго ждать: расчет неведомого художника был точен. Все приезжающие в компанию сотрудники с утра заходили в кафетерий, загружая холодильник принесенной снедью. Начальство обычно избегало этого маршрута, так как пакетик с сосисками или котлетками, переложенный такими же пакетиками низшего звена, невольно принижал значимость и выделенность руководящей элиты.
Через полчаса компания начала слегка шушукаться.
— А ты видел? — шепотом спрашивали друг у друга люди, тщательно скрывая улыбку.
Леонид с решительным видом пулей промчался в кафетерий. За ним туда широкими шагами бежал Борис, сзади торопливо размахивая руками и сопя, шел Андрей.
— Дерьмо! — прошипел Леонид. — Это же надо такую гадость нарисовать!
— Он сорвал со стены листок и с омерзением начал рвать его на мелкие кусочки торопливыми движениями, как будто кто-то еще мог выхватить рисунок у него из рук и успеть его рассмотреть, сделав соответствующие выводы. Леонид сложил листок пополам, рванул его посередине, затем сложил четыре четвертинки вместе и снова разорвал их пополам, продолжая этот процесс до тех пор, пока в мусорную корзину не посыпался дождь мелких бумажных обрывков.
— Это становится серьезным, господа! — Борис сжимал кулаки, водил челюстями, и в его глазах светилась решительность и непримиримость. — Надо называть вещи своими именами: Это бунт! Бунт, который необходимо жесточайшим образом подавить всеми имеющимися у нас средствами!
— Да, дожились до такого! — Леонид был потрясен. — И этот враг ходит где-то среди нас!
— И бездельничает, — поддакнул Андрей. Бывший диссидент был явно разгорячен проявлением политической активности народа.
— У нас хотя бы раз на Пусике политические карикатуры на стене вывешивали? — холодно спросил Борис.
— Не помню такого, надо Ефима спросить. — Леонид задумался.
— А с приездом Эдика и академика начали! — закончил мысль Борис. — Это заговор! Эта похабная картинка является политическим актом, и к этому надо относиться не с насмешкой, а со всей серьезностью. Это начало войны с хитрым и злонамеренным противником! Они почувствовали, что их разоблачили, почва уходит из-под ног, вот и начали мутить народ! — Борис побледнел от ярости. — Точно как их предшественники в семнадцатом году!
— Да, — Леонид явно начал прислушиваться к речам Бориса, — все сходится. Только этого нам не хватало! Надо срочно поговорить с Ефимом! Это наверняка Эдик повесил, узнаю его паскудную манеру гадости подстраивать!
— Это его академик подговорил, — с видом знатока вставил Андрей.
— Я предлагаю срочно рассказать об этом Ефиму, — сердито отчеканил Борис, и Команда поднялась со стульев, направившись по направлению к кабинету президента.
Напряжение, казалось, висело в воздухе. Вся компания ждала, что вот-вот что-то произойдет, и результаты не заставили себя ждать.
— Пойдем, поговорим. — Ефим с бледным и искаженным лицом ворвался в сборочный цех и направился прямо к Эдику.
— Хорошо, дядя Ефим. — Эдик радостно вскочил со своего места. — Я уже закончил изучать второй том учебника электроники, но Леонид меня больше не хочет экзаменовать. Хотите, я вам сдам экзамен?
— Сейчас тебе будет такой экзамен, не открутишься! — с садистской усмешкой отпарировал президент. — Пойдем в мой кабинет!
Вскоре из кабинета раздались крики. Ефим кричал басом, ему отвечал фальцет, вначале неуверенно, потом на повышенных тонах, а затем с совершенно скандальными интонациями. Слов из-за стены было, к сожалению, не разобрать, но то, что в кабинете Ефима происходит что-то необычное и из ряда вон выходящее, мгновенно стало понятно всем окружающим.
Эдик появился на своем рабочем месте через час с небольшим. Глаза его сверкали от возмущения, щеки были красными как у рака. Он схватил большую коробку и начал судорожными движениями бросать в нее книги, стоявшие в небольшом шкафчике.
— Эдик, что случилось? — Я с холодком в груди почувствовал, что события развиваются в плохую сторону.
— Да нет, ничего. — Эдик разговаривал почти что спокойно, только дрожание его голоса выдавало волнение. — Я уезжаю. Так даже лучше, мне давно надо было это сделать. Меня зовут обратно на наш факультет, я же только из-за мамы с папой держался, не хотел их расстраивать.
— Что сказал Ефим?
— Да нет, — Эдик облизал губы, — ничего особенного. Он кричал конечно, но я на него не сержусь, он больной человек. Я даже не понял, о чем он все время говорил, какие-то спиндели… — Эдик посмотрел на меня чистым и наивным взглядом. — В конце концов, дядя Ефим немного успокоился и даже пообещал оплатить мне три недели работы вперед и переезд назад в Кембридж, если только я сейчас же исчезну и не буду больше появляться в компании.
— Эдик, — я запнулся и испытал смешанные эмоции: грусть оттого, что немного нелепая фигура Эдика исчезнет из этих стен, радость за неудавшегося сборщика, возвращающегося в знаменитый университет, и легкую тревогу за будущее.
— Ну, я не прощаюсь, увидимся перед отъездом. Спасибо за поддержку. — Эдик пристально посмотрел на меня. — Без тебя и академика здесь бы было совсем тоскливо. Я только хочу, чтобы ты знал: эту карикатуру нарисовал не я. Нет, я бы конечно мог нарисовать, если бы захотел, я же в детстве занимался в кружке рисования, мне руководитель даже несколько раз говорил, что у меня натюрморты очень хорошо получаются. Ты знаешь, рисовать людей гораздо сложнее, но…
— Эдик, ну что ты…, — я запнулся, и мне стало неловко.
— Приходи прощаться, — Эдик улыбнулся, сложив кончики губ. — Мы сложим вещи и вас позовем. Это даже здорово, обратно через Америку я поеду другим маршрутом. — В глазах у него загорелся какой-то блеск, который уже давно в них не появлялся. — Сюда я ехал по северной дороге, а в этот раз поеду через южные штаты. Техас, Аризона… В Аризоне есть замечательный кратер от метеорита, я обязательно там остановлюсь. — Он мечтательно склонил голову на бок. — Будет иногда сниться, что я иду по коридору Пусика. Представляешь, просыпаешься в кошмаре, лежишь, понимаешь, что на самом деле свободен и вытираешь пот со лба. — Эдик застенчиво улыбнулся.
Я вдруг вспомнил, что та же самая мысль приходила мне в голову, и загрустил окончательно и бесповоротно.
Эдик радостно помахал мне рукой, в последний раз сел в свой хромированный динозавр и с мягким рычанием отъехал от здания компании. Неожиданно он свернул в сторону и, поднимая горы пыли, понесся по проселочной дороге, идущей через заброшенное поле прямо к автостраде. Сотрудники Пусика этой нелегальной трассой никогда не пользовались, предпочитая не нарушать закон и подъезжая к компании по гладкой, асфальтированной магистрали. Я смотрел из окна на эту сцену, вспоминая огромный автопоезд, чуть не разрушивший здание Пусика. Мне показалось, что отъездом Эдика заканчивается странная, немного романтичная и наполненная неожиданностями эпоха.