Через несколько минут из пурги вынырнула легковая машина, казалось, только что побывавшая на Курской дуге. Весь ее корпус был черен от гари и испещрен рваными дырами, напоминавшими следы от реактивных снарядов. Ветровое стекло и одна из дверей отсутствовали вовсе, вторая дверь была наполовину прикручена к корпусу толстой проволокой и болталась при езде. Машина подкатила к самолету, из нее вылез мужик в валенках, нашедший наш самолет, и мрачного вида сутулый мужчина в куртке, кирзовых сапогах и меховой ушанке. Первооткрыватель железной птицы начал оживленно жестикулировать руками, подпрыгивать и показывать свою находку обладателю кирзовых сапог, похлопывая себя руками по груди и по голове. Его ужимки явно не возымели действия, так как водитель подбитой автомашины почесал затылок и неопределенно махнул рукой, сделав резкое движение куда-то в сторону. Он сел в подбитый автомобиль и уехал, почему-то оставив мужика в валенках на месте. Брошенный первооткрыватель явно ругался, он пару раз постучал по голове, оживленно жестикулируя, затем зачерпнул снег и со злостью бросил его в сторону отъезжавшей машины, сплюнул, повернулся и пошел куда-то в сторону, разводя руками и постепенно скрываясь в снежной мгле.
Я вспомнил о своей предстоящей в Амстердаме пересадке, и отчаяние, совершенно иррациональное, охватило меня. Мне казалось, что нас завалит снегом в этом заснеженном поле, и мы просто потеряемся в неумолимо наступающем жутком колышащемся белом безмолвии среди деревьев с голыми ветками, обгоревших машин и мужичков в валенках. По весне, когда солнце растопит сугробы, проржавевшее тело Боинга откатят в сторону и бросят догнивать на свалке.
Через несколько часов за нами все-таки послали какой-то захудалый буксир. Он откатил нас обратно, и я снова вошел в коридоры аэропорта, из которого, как думал, улетел надолго.
Мысль о родных не давала мне покоя, но почему-то ни одного телефона-автомата в свободной зоне не нашлось. В большой, не вполне чистой комнате ожидания на кожаных диванах сидело огромное количество негров в длинных национальных одеждах. Некоторым из них места не хватило и они терпеливо ожидали своего рейса сидя на корточках. У входа на широком столе стоял телефон ярко-красного цвета. За столиком суетилась высокая светловолосая девица, ярко накрашенная, в короткой юбке, при каждом повороте приподнимающейся и обнажающей скрывающиеся в таинственном полумраке интимные части стройных аппетитных ног. Поднималась юбка довольно часто, иногда совсем высоко, так как девица все время крутилась вокруг телефона, то и дело наклоняясь и почти-что ложась грудью на стол. Фантастическое это зрелище это явно увлекало своей динамикой нескольких ожидающих жителей развивающихся стран, в национальных костюмах сидящих на корточках. Их рты, раскрывшиеся в довольной улыбке, обнажающей яркие белоснежные зубы, казалось, не собирались закрываться, а головы исполняли какое-то подобие танца змей, неотступно следуя за колышущимся полумраком.
Девица была занята странным занятием. Она подпускала очередного страждущего к телефону, разрешала ему набрать код родной африканской республики, а сама при этом глядела на наручные часики и записывала в тетрадке время. По окончании разговора она на калькуляторе подсчитывала причитающиеся ей деньги и пыталась изъять их у разговаривающего. На этой стадии у нее возникали многочисленные конфликты, так как ни одного языка, кроме русского, она не знала, а нетерпеливые абоненты начинали яростно спорить по поводу времени, проведенного у телефонной трубки.
Только что какой-то курчавый пигмей отказался платить назначенную сумму и долго кричал и доказывал, что говорил он не восемь, а пять минут. Наконец, он в ярости бросил девушке двадцатидолларовую бумажку и ушел, проклиная все на свете.
— Девушка, а можно с вашего телефона позвонить в Москву? — спросил я. Она вспыхнула и с облегчением вздохнула.
— Ой, хорошо-то как, я уже не знала, что мне делать, я с ума с ними сойду, как же хорошо, что вы по-русски говорите! Ну объясните этой чукче, что он мне деньги недоплатил! Пожалуйста, всего один доллар минута.
Я несколько обомлел от этой цифры, но делать было нечего, и я, вздохнув, положил на стойку пять долларов и набрал свой номер. Голос мамы был совсем близко, но я уже не мог выйти из аэропорта, сесть на автобус, идущий к Речному вокзалу, и через час оказаться дома…
Через несколько часов я уже был в Амстердаме, смешавшись с разноязычной толпой, и вскоре приземлился в аэропорту имени Бен-Гуриона в Тель-Авиве. Теплый летний ночной воздух, пропитанный влажным ароматом пальм и цветов, ударил в лицо, как когда-то, когда мы впервые сошли по трапу на эту землю.
Автобус подвез пассажиров к стеклянным дверям аэропорта. Картина, которую я увидел, совершенно не укладывалась в привычные рамки. Я не мог поверить своим глазам. У узких будочек, в которых сидели смуглые девушки, ставящие в паспортах штампы, дающие разрешение на въезд в Израиль, плескалась огромная русская толпа, казалось, перенесенная сюда высшей волей прямо из волжских степей.
Я неожиданно вспомнил грозные предупреждения раввина из Министерства по делам религий о том, что в последнее время большое число иммигрантов в Израиль приезжают обманным путем, покупая документы и не имея ни малейшего отношения к еврейской национальности.
Такого массового и явного подтверждения своих слов он явно не ожидал. Толпа была точной копией зала ожидания где-нибудь на Казанском вокзале в Москве. Крестьянского вида востроносые бабы с котомками, скуластые, повязанные платками, по виду откуда-то из Мордвы, совершенно советского вида мужчины в поношенных костюмах, тоже почему-то с котомками, в которых белели вещи, завернутые в рваные газеты, девушки помоложе с широкими бедрами в меховых сапогах, похмельные парни, напоминающие сельских хулиганов на прогулке, от которых хотелось по старой привычке шарахнуться в сторону. На каменном полу лежал один из них, без рубашки, в грязных туфлях, громко стонал и ничего не соображал. Мужчина постарше, с бледным, опухшим лицом сочувственно наклонился над ним.
— Парень, паспорт-то у тебя есть? — спросил он.
— Где мы? — нечленораздельно спросил парень и снова громко застонал.
— В Израиле, в Израиле, дурень! Упился, паспорт у тебя где, дурак? — Он схватил парня под руки и несколько раз встряхнул его.
— Ребята, оставьте, я полежу, — промычал парень, но мужик рывком поставил его на ноги и потащил за собой к очереди.
Я на секунду закрыл глаза и с ужасом представил себе, что дела в России, видимо, совсем плохи, если измученное ее население рвется въехать в крохотный клочок земли, с трудом заметный на политической карте мира. Жалкий ручеек пассажиров, доставленный рейсом из Амстердама, совершенно потерялся в огромной степной толпе, с ужасом пытаясь избежать ее. За будочками паспортного контроля сиял белизной пустой зал аэропорта, и на плакате бородатый основоположник сионизма Теодор Герцль иронично скрестил руки на груди, словно наблюдая за всем происходящим. «Добро пожаловать в Израиль»,
— гласила надпись и плавно переходила в рекламу лимонада «Спрайт» и израильского банка «Дисконт».
Ощущение от всего происходящего у меня было совершенно нереальное, впечатления и переживания последних недель переполнили меня, и я уже не пытался анализировать иррациональность наблюдаемой мной сцены. Усатый таксист, похожий на араба, ласково усадил меня в свой старенький мерседес, и мы помчались вдоль моря на север. Над горами поднимался нежный розовый рассвет, белые домики с черепичными крышами осветились розоватыми бликами, и воздух, наполненный ароматами цветения, бил в лицо и наполнял собой все окружающее.