- Как странно, божья тварь спокойно живёт, а здесь как будто монастырский Уолл-стрит,- отвлеченно заметила Таня. - Но я собственно, не об этом хотела поговорить. Как вы думаете, как мне помочь Любе?
- Ты ничем не сможешь ей помочь. Да и не надо… да, да, не надо, - повторил священник, видя удивлённое лицо Тани. - Конечно, она здесь, возможно, впервые увидела заботу о себе, но, как мы понимаем, именно это ей и мешает общению со сверстниками. Что ты можешь сделать? Пойти поругаться с матушкой, напомнить о заповедях, рассказать об отношении к ней детей? Это не поможет. Она накажет детей, но не поможет Любе...
- Но и бездействовать трудно.
- Я понимаю. Но порой, не вмешиваясь, мы достигаем большего результата, чем активными действиями. А потом, ты знаешь, я вообще отрицательно отношусь к присутствию детей в монастыре… Монашество задумывалось, как возможность преодоления телесной привязанности ко всему земному. Обóжение, к которому мы все призваны, и заключается в том, чтобы перестать мужчине быть мужчиной, а женщине, соответственно, быть женщиной. Конечно, это нельзя понимать буквально, как некогда это понимали и оскопляли себя… Необходимо перестать тяготиться природными инстинктами. Для женщины это властолюбие. Это первая ступень, фундамент, на основе которого можно начинать строить духовный храм любви.
Батюшка говорил бодро и уверенно, но постоянно делал паузы. То ли его связки не выдерживали, то ли специально для уразумения сказанного, но эти остановки придавали его речи необычайную силу и убеждение. Казалось, что он говорит даже тогда, когда молчит. Воспользовавшись возникшей паузой, Таня спросила:
- Простите, а для мужчины? В чём заключается преодоление природы?
- Конечно, в обладании женщиной, - Таня боялась, что отец неодобрительно отнесётся к её вопросу, но он как будто не обратил внимания и продолжил свою мысль: - теперь понимаешь: если при монастыре приют, нет основы, так будет ли спасение?.. Чем их жизнь отличается от мирской?.. Конечно, когда после войн или голода приходилось брать детей на попечение, это иное дело… С другой стороны, в монастырь человек должен прийти сам, заниматься аскезой по велению сердца. Понимая, что это необходимо, но никак не потому, что так приказали. В семье могут объяснить родители, показать пример, и дети, подражая родителям, вырастут добрыми христианами. В монастыре, как и в приюте, это невозможно… Вот и подумай, стоит ли здесь оставаться Любе? Хорошо, что органы опеки заберут её. Хотя трудно сказать, что хуже для детской психики - детский дом или монастырь... Пока она ребёнок, но в переходный возраст монастырь детям тем более противопоказан. Да, да, не удивляйся сказанному. Приехать и пожить - это одно дело, но жить - нет. Это не значит, что надо потакать всем слабостям. Этого делать никогда не следует! Я говорю лишь о том, что то свободолюбие и отрицание авторитетов, которые переживаются в этом возрасте, пагубно влияют на мировоззрение подростка. Монастырь же - это ограничение свободы, питания, чувств. Что будет в душе подростка, раздвоенного такой жизнью? Скорее всего, вырастет атеист, причём достаточно агрессивный. Так что подумай, стоит ли оставлять здесь Любу?
Таня с изумлением и восхищением слушала слова отца Алексея, сознавая его правоту, хотя услышать такое было неожиданностью. Сердце Тани затрепетало от понимания того, что теперь у неё есть мудрый наставник и единомышленник.
- А вот что делать с форелью, мы поговорим в следующий раз. А сейчас сделай, что тебе сказали.
Таня кивнула и забросила сачок, смотря на удаляющегося батюшку. «Неужели пришёл конец моим бесконечным вопросам?!» - мелькнуло в голове, когда она следовала в трапезную.
VII
Между тем в трапезной была обычная сумасшедшая беготня. После разговора с отцом эта бессмысленная суета особенно раздражала. Но, стиснув зубы, Таня решила молчать. Неожиданно подбежала Климента, женщина лет сорока, чёрствая, а порой и грубая, сказала Тане:
- Ты сегодня будешь накрывать игуменский стол. К матушке Феофане приехали родители.
- Н-е-т, давайте помощника. Я сделаю что-нибудь не так, а потом отвечай.
- Будет тебе помощник, раскладывай приборы! Мать Викентия, иди сюда! - громким голосом позвала инокиню монахиня. - Помоги сестре! И давайте быстрее. Не копайтесь!
- Ну давай, говори, куда что ставить. Хотя, зачем она поставила меня сюда? Эти прибамбасы навешивать я не умею и не хочу, - шёпотом ворчала Таня, смотря на улыбающуюся Викентию, которая вскоре ожидала пострига. Они постоянно вместе несли послушание, поэтому Таня была с ней более откровенной, нежели с другими. - Я уже не говорю о прислуге, что у неё сил нет самой положить еду в тарелку? Почему должна ухаживать Феофана, как официантка в ресторане? Зачем человек уходить в монастырь, чтобы там жить, как в миру? – уже строго спросила Таня, глядя, как Викентия сервирует стол. Таню это пустоделие явно раздражало.