Как жалко выглядела со стороны эта попытка лицемерно и угоднически приобрести какие-то эфемерные блага. «Неужели таким образом должно зарабатывать себе на хлеб монашество? Неужели Сергий Радонежский так стяжал славу своей обители? Почему перед лицом такого события примеры истинного служения отцов-основателей монастырей забыты? Тогда что они празднуют сейчас? Или просто выклянчивают деньги? Но ведь святые отцы обязывали своих монахов работать, и не только для того, чтобы не приходили в голову разные глупости, но и для независимого существования обители, не говоря уже о помощи ближним, о которой как обязательстве говорил Господь. Где же здесь всё это? Где производство чего-нибудь: иконы, рукоделие, да хоть что-нибудь, кроме потребления? Где независимость, где помощь ближним? Мой ближний – это мой желудок, остальные - мирские грешники?! Как же с таким управлением не быть страстям и беспорядкам в монастыре. Любовь и мудрость искореняют наши недостатки, а не лицемерное заискивание».
Тане до брезгливости неприятно было смотреть на этот скверно сыгранный спектакль. Тем более сознавать, что и без этого монастырь имеет средства безбедно жить, а если экономно обращаться с пожертвованным, то и помогать другим. «Но разве для других сейчас пляшет Константина перед этим человеком? Интересно, а вдруг у него есть совесть и он сам стоит теперь и думает: зачем перед ним так унижается игуменья? Скверно. Но он прекрасно знает, чего хочет от него Константина. Конечно, он даст денег, но придёт ли он к Богу с такой наставницей?!»
Таня посмотрела на небо: «Трагедия этого кружка самодеятельности заключается в том, Господи, что Ты им не нужен. Посмотри, Господи, как они без Тебя решают свои мелкие заботы! Какое здесь упование на Тебя? Можно не усердствовать в молитве, в подвиге, в вере, стоит лишь просто сыграть благочестивую роль. Сыграть - не прожить! Показать, как много построили корпусов, но кому нужны эти пустые храмины, если в них нет души?!»
Тяжело вздохнув, Таня пошла в келью, с тоскою сознавая, насколько можно быть слепой. Никакая ряса не подает ни ума, ни честности, ни святости…
Спустя несколько дней Таня вновь вернулась к послушанию. Как это не было странно, но последнее происшествие отразилось для неё самым благоприятным образом. Константина стала особо внимательной к Тане, о причине чего Таня могла только догадываться. Матушка перевела её в швейную, проявляла знаки внимания, интересовалась её настроением, планами, подарила Тане обувь, приказала сшить новый подрясник. Так что через некоторое время Таня стала опасаться, как бы ей не попасть в список любимчиков. А памятуя отношение детей к Любе, ей совсем этого не хотелось. Поэтому все подарки благополучно лежали в неприкосновенности в келье. И, несмотря на постоянные укоры Игнатии, Таня наотрез отказывалась одевать подарки. Итак, жизнь продолжалась.
XIII
После всех праздников в монастырь с дружеским визитом приехала игуменья Макария. Когда-то вместе с Константиной она начинала подвязаться в одном монастыре. Жизнь их развела, но остались дружеские отношения. Сама Макария возглавляла монастырь в каком-то городе и приехала погостить несколько дней. Трапезная вновь кипела и бурлила.
Когда на горизонте появилась машина, несмотря на моросящий дождь, все сёстры выбежали встречать незнакомую игуменью больше из любопытства. Константина была не против. Зазвонили колокола, и машина торжественно въехала на монастырский двор. Из автомобиля вышла игуменья Макария: обычная, ничем не примечательная женщина лет пятидесяти. Она приветливо взглянула на Константину, отломила кусочек от праздничного каравая и последовала за игуменьей. Видно было, как Константина была рада встрече: по дороге в трапезную она показывала своё хозяйство, желая во всём подчеркнуть, как при ней обитель превратилась в образцовый монастырь.