Однако жизнь брала своё. Вскоре вновь настала суетливая жизнь. Загремела посуда, полетели сёстры, началась брань, сплетни, склоки. Вновь Константина стояла с протянутой рукой и забитыми холодильниками. Жизнь в монастыре снова кипела в преддверии Великого поста.
В самый день заговления, перед постом Константина распорядилась вынести из погреба многочисленные запасы съестного. Таня с удивлением рассматривала коробки с конфетами, упаковки лимонада, различную консервацию. Зачем всё это здесь, в монастыре? Вновь задавалась Таня немым вопросом. Даже если пожертвовали, можно же отдать в приют. Разве такой должна быть пища монахинь? Однако, глядя на скорое исчезновение съестных припасов, Таня поняла, что такими вопросами в обители задавалась она одна.
«Что делать? Пойти поругаться в очередной раз, но разве это что-нибудь изменит? Константина вновь не услышит, но, напротив, будет только упрекать в отсутствии уважения к авторитетам. А почему, собственно, я должна уважать её мнимый авторитет? - думала Таня. - Потому что на ней одеты ряса и апостольник? Но это ещё ничего не значит. Одежда всего лишь указывает на твою деятельность, как у военного! Вот если бы военные так несли свою службу, как эта Константина, что ж тогда было бы? Не жили бы мы тогда в России, если бы военные вместо защиты Родины побежали спасать свои грешные душонки. Но ведь, в конце концов, цена игуменских ошибок не менее высока. О, если бы возможно было, не исполняя своих обязанностей, спокойно жить! Нет, вслед за мнимым покоем следует страдание. Не исполнив должное, мы пожинаем горькие плоды!
Настала вечерня Прощеного воскресения перед Великим постом. Весь монастырь собрался в храме просить друг у друга прощение. Таня впервые была на такой службе, поэтому с огромным интересом наблюдала за происходящим. Таинственную обстановку особенно подчёркивал полумрак в храме. Лишь немного свечей освещали храм. Сёстры друг за другом подходили к игуменьи и, падая на колени, просили прощения. Константина кланялась по пояс, в ответ просила прощения. Вслед за игуменьей сёстры друг перед другом падали ниц и просили прощения. Таня потрясённо смотрела на сестёр, падающих перед ней одна за другой, и сама по примеру отвечала тем же.
Тане казалось невероятным, что сёстры, столь неприязненно относящиеся к ней, вдруг раскаялись и просят прощения. Неужели Прощёное воскресение сделало то, что не сделали ни старец, ни владыка? В сердце зародилась великая надежда, что вот теперь начнётся новая жизнь! Без доносов, без ненависти, без лжи…
Несмотря на то, что Константина ещё до Поста всех предупредила, что ни на Первой седмице, ни на Страстной никто работать не будет. Всем благословлялось кушать только отваренный картофель с сугубой молитвой. Однако уже к первому вечеру Великого Поста на столах появились варенье, мёд, белый хлеб, а для игуменьи приготовили особый картофель в горшочке. Таня, вновь смотря на этот великопостный бедлам, выругалась про себя и удалилась. В отличие от всех, ей хотелось побыть первые дни в тишине, посте и уединении. Таня не хотела обострять отношения призывами к благочестию, поэтому решила воспользоваться множеством паломников, чтобы уединиться для стяжания благодати в святом домике.
Святой домик был назван из-за того, что больше ста лет тому назад в нём подвязалась монахиня. В монастырь стекались тысячи верующих, чтобы пообщаться со святой подвижницей. Возможно, её бы канонизировала Церковь. Но пока готовились свидетельства о чудесах для Синода, грянула революция, и теперь сама обитель стояла брошенная и разоренная.
Константина вновь обратилась с документами о канонизации. Но процесс этот длительный, поэтому для возвращающихся в лоно Церкви верующих просто восстановили домик подвижницы.
Таня облюбовала этот скромный домик, стоящий вдали от монастырских корпусов. Стены хранили память о духовном подвиге монахини. Иногда, оставаясь там одна, Тане казалось, что она слышит слова Иисусовой молитвы и нежно приятно пахнет ладаном, донося из глубины веков древнее благочестие.