— Тшшш, — но возмутиться ему не дали, Альма прижала палец к губам мужчины. Какое-то время он не шевелился, не пытался ничего изменить, вернуть на исходные, а потом коснулся поцелуем прижатого к губам пальца.
Альма расценила это как согласие продолжить по ее сценарию. Хотя сценария никакого и не было. Улыбнувшись, она наклонилась, еле ощутимо прижалась к полуоткрытым губам мужчины, дождалась, когда он потянется навстречу, а потом отпрянула, вновь устраиваясь в вертикальном положении на напряженном теле.
Ринар смотрел серьезно, неосознанно поглаживал выглядывающие из-под ночной сорочки коленки, сглатывал, стоило Альма будто невзначай двинуться, дышал тяжело. Ей нравилось смотреть на то, как он реагирует на ее близость. Особенно нравилось теперь, когда она была уверена — все дело не только в физической тяге. В данный момент он жутко хочет ее, не меньше, чем она его. Но он грезит ею не только как игрушкой для утех, он хочет обладать всеми ее мыслями, чувствами, телом, душой, хочет, чтоб у них был щит, который отгородил бы от всего мира. А внутри — только они вдвоем и больше никого.
Девушка провела пальцами по теплой коже, задержалась на какое-то время на бедренных косточках мужчины, продолжая неотрывно смотреть в серые глаза, а потом накрыла его руки своими, скользнула вверх от своих коленок к бедрам, потянула ткань, оголяя сначала ноги, потом живот, грудь, стянула через голову, отбросила в сторону.
От того, как он смотрел, по телу проносились волны жара. Альме нравилось, как он скользит взглядом по телу, как вновь отпущенные ладони то и дело непроизвольно сжимаются на коленях, как он держится, но явно из последних сил.
Вновь склонившись к напряженным губам, Альма провела по ним языком, дождалась, пока они разомкнутся, приникла, почувствовала, что руки мужчины больше не сжимают колени, а скользят выше, оторвалась, накрыла своими, направляя. Не то, чтоб он не знал, как больше всего нравится ей, просто хотелось все делать вдвоем. Ласкать его, теперь себя, любить друг друга.
Нестерпимо хотелось зацеловать его всего. От макушки до кончиков пальцев. Так, чтоб не было и сантиметра свободного от касаний и поцелуев. Хотелось так сильно, что сдержаться Альма не смогла бы. Просто выцеловывала кожу, создавая одной ей известный узор. Узор-оберег. Узор-печать. Узор-доказательство их принадлежности друг другу.
— Ты у меня сумасшедшая, — когда поцелуи спустились до тех самых бедренных косточек, которые Альма еще недавно с такой любовью ласкала руками, Ринар не выдержал, рывком сел, заключил голое, горячее, мягкой, нежное тело в ловушки из рук и ног, притянул к себе за подбородок, шепнул в самый губы. — Я люблю сумасшедшую.
— Любишь, — справившись с осточертевшей уже тканью, которая по-прежнему разделяла их, Альма выгнулась, принимая в себя такое долгожданное тепло. Его тепло.
— Безумно люблю сумасшедшую, — Альме казалось, что он любит ее всю ночь, а потом целый день и еще одну ночь. Возможно, так и было, возможно, она путала свет дня и темноту ночи с пляшущими перед глазами огнями, сейчас было неважно.
Так, как раньше от его прикосновений трепетал узор на пальце, теперь трепетало все тело и еще немножечко душа. Сначала немножечко, а потом вдруг ожили струны, которых, Альме казалось, она давно лишилась. Она ведь отдала большую часть души. Так почему так тепло там, где уже ничего нет? Разве может трепетать пустота? Разве может разрывать от всепоглощающей любви оставшийся ей жалкий кусочек?
Ей казалось, что она больше не способна чувствовать так, как это было раньше, что весь спектр человеческих эмоций больше недоступен, а оказалось, что с ним она может все.
— У тебя глаза светятся, Душа, — Альма вынырнула из блаженного забытья, чувствуя, что он все так же целиком с ней, смотрит прямо на нее, и у нее тоже глаза открыты. — Фиалковым.
Он так этого хотел. Так хотел, чтоб она была целиком и полностью его, что у нее получилось. Пусть всего на минуту, пусть непонятно как, но Альма вновь почувствовала на месте осколка хрупкий, но целостный диск.
— Люблю тебя. — Вряд ли еще когда-то получится сказать это, ощущая собственную любовь так ярко. Вряд ли еще когда-то она почувствует себя настолько наполненной его любовью, потому так важно было не упустить момент. Она успела, а потом закрыла глаза, чувствуя, как все вновь возвращается на круги своя. По телу прошла судорога удовольствия, с губ сорвался возглас и она улетела. Улетела так же, как гостившие несколько мгновений в ее теле подаренные осколки.