Не было ни слез, ни отчаянья. Не было ничего, кроме жгущей нутро ненависти. Не болели ожоги, не саднили раны, глаза не жгли слезы. Одна всепоглощающая злость. Злость на того, кто попадется под руку.
— Гелии, прошу, посмотри на меня! — Аргамон попытался поймать ее за руку, в ответ получил лишь испепеляющий взгляд.
— Где он?
— Он мертв.
— К дьяволу!
— Альма…
— Идите к дьяволу! Вы мне обещали! — не в силах справиться с эмоциями, она схватила тарелку с отколотым уже кусочком, а потом запустила о пол. — Обещали, что все будет не так!
— Девочка моя, — Аргамон чувствовал себя хуже, чем когда бы то ни было. Он так наделся, что партия тут же начнется сначала. Так надеялся, что утро уже не настанет. А оно не просто настало. Оно накрыло с головой. Довело Альму до состояния, в котором Аргамон ее еще никогда не видел. Ни разу за время партий.
— Я не ваша! Вы обещали! И он обещал! К дьяволу! — по щекам наконец покатились слезы. Отвернувшись, Альма заплакала в голос. Ей так хотелось не верить. Так хотелось забыть тот его взгляд. Так хотелось остаться в поместье.
Теперь-то она знала, что стало причиной поджога. Знала, что в дом пришли на поиски кальми. Знала, что Ринар умер из-за нее.
— Похороны завтра, девочка моя, — на девичье плечо опустилась тяжелая рука. Альма никогда не думала, что чужие прикосновения могут вызывать такое отторжение. Она повела плечом, скидывая руку, а потом утерла слезы, разворачиваясь.
— Похорон не будет.
— Альма…
— Где он?
— Альма, нет. — Голос Аргамона звучал уверенно. Уверенно и совершенно бессмысленно.
— Где? Он?
— Душа…
— Не называйте меня так! Просто скажите, где?
Аргамон долго смотрел на осколки тарелки под ее ногами. Вот потому и не закончили в ту же ночь. Потому, что это еще не конец.
— Идем, — развернувшись, он направился из кухни вновь в сторону подвала. О том, что наместник короля погиб, знал только он и Альма. От остальных удалось скрыть. Аргамон сделал это для того, чтоб девочка смогла попрощаться. Думал, что она захочет попрощаться.
Вновь путь в злосчастный подвал, только уже в другую комнату. Не такую белую, не такую слепящую. Альма ступала за Аргамоном, пытаясь не реагировать на тупую боль в груди. А там все ныло и ныло. Болело и болело. Рвалось и рвалось. Будто тянуло в черную дыру. Больно резало ножом.
Глаза быстро привыкли к темноте. Быстро нашли кокон из голубых искр. Он лежал в нем. Лежал так, как когда-то Наэлла. Альма неспешно подошла, даже не заметив, что перестала дышать.
— Оставьте меня саму.
— Альма…
— Пожалуйста, — Аргамон собирался воспротивиться. Собирался, но… — Уйдите. — Она все равно сделает то, что хочет.
Внимательно разглядывая лицо за поволокой синих искр, Альма ждала, когда за спиной наставника закроется дверь, потом еще чуть-чуть, и еще…
Ринар сейчас был совсем не похож на себя. Слишком бледен, слишком спокоен, слишком не дышит, слишком не жив.
Девушка медленно подошла к кокону, ощутила мягкое покалывание, когда рискнула запустить внутрь руку, скользнула по холодной щеке.
— Ты помнишь, что обещал? — горячие пальцы обвели контур губ, опустились к подбородку, потом вверх по ровному носу, провели по складочке на лбу. — Сегодня, всегда. Навеки твоя. Помнишь?
Вряд ли она ждала, что он ответит, даже наверняка не слышит. Плевать.
— Помнишь, любимый? До смерти и после. Не быть больше врозь нам. Это ведь ты сказал, — его кожа была непривычно холодной, впервые на ее прикосновения не реагировал ни единый мускул. Если сильно постараться, можно представить, что он так спит. Можно. Вот только есть ли в этом смысл? — Я полюбила тебя, когда впервые увидела. Полюбила раз и навсегда. Когда ненавидела, тоже любила. Когда пыталась забыть, любила. И сейчас люблю. Даже после того, как ты соврал.
Скользнув пальцами вниз, Альма добралась до манжета рубахи, на секунду ждала мужскую ладонь, а потом перевернула ее, находя взглядом узор. Опустившись на колени, девушка прижалась губами к безымянному пальцу любимого, с горечью чувствуя, что вязь не движется под действием ее касаний.
Дунув на узор, Альма смахнула с уголков глаз слезы. Плакать нельзя. Поднялась, вновь вернулась к созерцанию невозможно спокойного лица.
— Сегодня ровно семь дней. Сегодня ты должен ко мне вернуться. Помнишь? И ты вернешься, а я только чуть-чуть помогу…
Девушка склонилась к холодным губам, позволяя себе поцелуй. Один, самый горький, последний.
Ей не нужна жизнь без него. Ей не страшна смерть без него. Лишь бы он… был.