— Готов снова отправиться туда?
— Нет.
Сейчас Мон уже и не вспомнил бы, почему именно его когда-то выбрали на роль того, кто будет исполнять маленькие поручения, проводя жизнь за жизнью неподалеку от этих двоих. Он примерял на себя разные роли — был опекуном для Альмы, другом для Ринара, учителем, как сейчас, лавочником, как когда-то, советником, плотником, лордом, полукровкой, человеком… Столько раз видел, как они любят друг друга, столько раз чувствовал их счастье на кончиках пальцев. Безоблачное, чистое, светлое, полное. И столько раз оно выскальзывало. С пожаром, шальной пулей, на скользком льду. И ведь дело не в том, что это происходило, а в том, что происходило слишком рано. Незаслуженно рано. И больше, ему казалось, он не выдержит.
— Нет? — Дьявол удивился, приподнимая бровь.
— Нет. Любое наказание, милорд, но не…
— Ты не властен выбирать себе наказание. Слушай и внимай.
Сопротивляться ему — бессмысленно. Аргамон это знал. Потому лишь кивнул, опустив голову. А в плоть на ладони опять впились звериные когти — до крови.
— Ты вновь отправишься туда. Вновь будешь рядом, поблизости, будешь смотреть.
Мимолетный взгляд подчиненного заставил Люцифера ухмыльнуться — он часто упивался чужими эмоциями. Сейчас же практически пьянел от осязаемой боли и ярости. Хотя мальчик, который ушел не так давно, излучал чувства куда более сильные.
— А потом… Я лишаю тебя бессмертия, Аргамон. Будешь смотреть, а потом умрешь. Как обычный человечек.
Демон кивнул, черные кулаки резко разжались.
— Почему молчишь? Не хочешь узнать, за что? Не хочешь попытаться убедить меня, что наказание за непослушание слишком жестокое? — Люцифер сощурился, вновь ловя взгляд серых глаз. Спокойный, усталый, искренний.
— Спасибо, милорд.
Развернувшись, он направился прочь. Устал не только дьявол. Он тоже устал. И знай, что впереди его ждет очередная гонка, очередная попытка и очередной провал — просто не выдержал бы. А так…
Это не было наказание. Для него это не наказание. Для него это путь к спокойствию в небытие. Еще раз, всего лишь раз, а потом…
— Не за что, — Люцифер долго смотрел в спину удаляющегося слуги, считая его шаги.
У них еще будет множество пешек, королей, ферзей и королев. Они наверняка когда-то снова соскучатся и решат сыграть. Но уже не этими фигурами. Этим… хватит. Всем.
Они столько раз разыгрывали эту партию и ведь ни разу так и не решили, кто победил. Видимо, все дело в том, что оба чувствовали свое поражение. Так и теперь Люцифер снова склонил голову, пытаясь понять, почему согласился? Ведь не за тем, чтоб наблюдать за их страданиями — это ложь. И не потому, что надоело, просто… Они ведь до сих пор не знают, на что способны эти двое ради своей любви. И почему-то совсем не хотелось проверять, где предел их возможностей. Легче дать то, что им действительно нужно, ведь это не так уж и сложно.
У Всевышнего не может быть любимцев. Все создания одинаково важны и нужны, для него одинаково радостно следить за победами каждого из них и одинаково печально переживать вместе с ними поражения, но…
Когда его одинокое смирение разрывал веселый смех одного рыжеволосого колокольчика, всеохватывающая любовь почему-то так и норовила сосредоточиться именно на ней.
Так было когда-то, а сейчас…
Она стояла перед ним, смотря в глаза. Такая же, как тогда, перед заданием. Только крыльев за спиной больше не было. И взгляд… Его любимые фиалковые глаза были теперь другими. Взрослыми, наполненными человеческой любовью и настолько же человеческой болью.
Ангел с его любимым именем, его Любимица стояла перед Ним, как тогда, и именно сейчас стало понятно, что сколько бы раз… как бы Он ни пытался… больше никогда она не станет прежней. Никогда уже не будет любить только Его. Никогда не предпочтет рай жизни с тем, другим, простым.
И теперь можно было честно себе признаться — это была ревность. Виной всему его ревность. Но не ревность к мужчине, а другая — Он до сих пор так и не понял, как она могла отдать предпочтение Ринару перед Его раем. Хотя и имя-то его было здесь запрещено. Впрочем, как и ее имя. Когда-то любимое имя. Это была ревность отца, которая не знала грани, и прощения, почему-то, тоже не знала.
— Понравилось в аду? — он внимательно смотрел в лицо Любимицы, пытаясь найти в ней причину того, что испытывает. Отчего никак не может ей простить. Почему других так просто отпустил, а ее нет. Почему снова и снова позволяет ошибаться, будто несмышленышу, вместо того, чтоб раз взять за шкирку, встряхнуть и посадить под замок. Рядом с собой, стерев из памяти все, связанное с тем, из-за кого она так страдает. Он безумно ревновал ее, а еще… до сих пор любил. Любил настолько, что не мог сделать так больно. Не мог забрать то, что любила уже она.