В этом ракурсе все чаще предстает ныне у Алешкина знакомая современникам фигура, как правило, бесфигурная - женщины от бизнеса. Например, в близкой писателю издательской сфере. Алешкин вовсе не клеймит ее размашисто, а осторожно, аккуратно, изящной кистью обрисовывает ее приметы. По ним он сам оценивает и призывает читателя оценить тот или иной женский типаж:
"Во время фуршета в большом зале, где все приглашенные пили вино, закусывали стоя, кучковались, разговаривали, смеялись, Вицина подошла к нему с бокалом шампанского с хищной улыбкой на худощавом лице с болезненным румянцем..."
Кстати, фамилия дамы здесь явно играющая (исключение для Алешкина): перед глазами сразу встает характернейший облик знаменитого актера, в комично выглядящем женском варианте. В остальном портрет создан "прямым методом". Сразу понятно, что хищная улыбка не к добру. Да еще болезненный румянец - понятно, что даме терять нечего. Но тут тонкость: болезненность у дамы особая - не мешает ей с завидным аппетитом сожрать противника, устранить помеху в бизнесе. Именно так о ней и говорят. И действительно? она тотчас выдает свои намерения:
"- Значит, судимся? - улыбнулась она. - Приходите защищаться, улыбнулся он в ответ..."
Великосветская обстановка раута, бокал шампанского, хищная улыбка с судейским оттенком - все это надвинулось на Дмитрия Анохина, угрожая самому его существованию. Битва началась, продолжая портрет этого вроде бы проходного лица в повести. Разговор переходит на территорию отношения полов. Здесь опять тонкий штрих - о своей принадлежности к прекрасной половине говорит та, в ком герой как раз женщину не видит:
- Имей в виду, что женщин победитъ нельзя.
- Я ни о какой победе не думаю. Мне бы как-нибудь защититься от женщин... И женщины, как вы, должно быть, слышали, меня не интересуют..."
Виртуозная мужская игра, которой явно владеют писатель и его герой. Масса подтекстов: ты меня не интересуешь, и т. п. Даже с намеком на кокетство - у Алешкина вообще нет чисто функциональных, прагматичных женских портретов. Любой персонаж прекрасного пола, независимо от сущности и возраста, у него все равно овеян, как бы помимо воли, любовной эманацией. Но мужское кокетство - это и грозное оружие, что немедленно чувствует та же Вицина, яростно отражающая опасный выпад:
"- Мы, женщины, страшно мстительны, если нас заденут за живое... Если не заберете документы, с вами будут разбираться в другом месте, другие инстанции... - улыбнулась ему на прощанье Вицина".
Двуплановый разговор с женщиной-фантомом подготовляет героя к другой сюжетно знаковой встрече... Тут же следует известное рассуждение Анохина о бандитах и судах - чем грозит Вицина? Далее выясняется, что она представляет иные органы. И это не выглядит неожиданностью. Казалось бы, представительница новой российской действительности - бизнесменша, возникшая из ниоткуда. Но пристальный взгляд писателя минует все бутафорские признаки, а вот акцентирует совсем на других. В худощавом лице с болезненным румянцем проступают черты "профессиональной революционерки", ей бы не бокал с шампанским в руке, а беломорину в зубах... Глубоко заглянул писатель "под ковер"...
Но подобные зловещие для России портреты у Алешкина все же исключение. С чиновницами старого и нового режима он вообще-то мягок. Видит и рисует даже их своеобразное очарование.
"Наконец Лариса Васильевна с пунцовым от ярости лицом выкрикнула последние слово и выскочила из комнаты. Людмила Алексеевна заревела, упала на стол.
Анохин... приобнял за плечи, заговорил успокаивающим тоном:
- Людмила Алексеевна, послушайте меня!.. Лариса Васильевна сейчас тоже рыдает у себя в кабинете, - Дима говорил, ворковал, обнимал, похлопывал по спине Серегиной..."
Портреты, можно сказать, обволакивающие. Но и в самых острых, метких зарисовках Алешкин умеет избегать оскорбительности, вызова у читателя вовсе не нужного тому отвращения, эстетического шока. Даже если грудь у представительниц противоположного пола подкачала, и все прочее. Скорее, даже и сквозь дикую ярость угадывается жалостное изумление, мягкая мужская сила. Среди его заведомо для читателя отрицательных женских персонажей нет ни одной "покаранной" или даже случайно убитой. Самые отъявленные злодейки остаются живы-здоровы. Ведь покушаться на женщину нельзя, женщина, по естественному бытийному ощущению Алешкина, это сама жизнь. Оттого наиболее полнокровны, ярки в художественной достоверности, в воздухе прозы у него эпизоды и сюжеты как раз рождения новой жизни, спасения ее и в земном и в вечности, неизменно связанные с женскими образами.
Однако женское начало как роковое в мужской судьбе в прозе Алешкина вызывает особый читательский интерес...
Каких только обликов-портретов-кульминаций именно по-женски опасных женщин не встретишь в его произведениях, - правда, чуть-чуть друг на друга похожих. Воплощений разврата, хитрости, необъяснимого, порой во вред себе же, своеволия, алчности, предательства. Вот разве что на женскую тупость писатель не ополчается, все его роковые персонажи неплохо соображают. Его нельзя упрекнуть в том, что он недооценивает противника. Напротив, расчетливости, даже прозорливости явно отрицательных "персонажниц" Петра Алешкина можно позавидовать.
Но демонические героини в прозе Алешкина не плакатны, не отмечены каким-то особым клеймом. Ею может быть самая обыкновенная деревенская девчонка ( да и мало ли в русской деревне настоящих колдуний?). Эти непостижимые создания встречаются у Алешкина и в деревне, и в городе, и в армейской части, и в тюрьме... "Первая любовь - первый срок" - не для красного словца название, а отражение истинного положения дел на любовном фронте. Все началось с мальчишеской влюбленности в девичий облик: "Зимнее, тусклое солнце освещало ее сбоку. Светлые, тонкие, чуть вьющиеся волосы блестели, розово светились на солнце, и мне казалось, что вокруг ее головы круг, нимб". Первая загадка... Первое приближение - мальчик дарит девочке подарок на восьмое марта, добыча которого - бутылка шампанского! сопряжена с геройским переходом по льду через весеннюю pекy.
"Помнится, я промямлил только:
- Будь счастлива!
- Постараюсь! - ответила она".
И постаралась так, что и парень в тюрьму угодил, и свою жизнь перекорежила, так что стало ее не узнать: "серое худое лицо, под глазами круги, от уголков губ слева тянется розовый шрам, глаза потухшие, унылые..." - пьющий сожитель, побои, выкидыш... Но прошли годы - и героиня вновь предстает по-иному, отыскавшей свое женское счастье, никак не рисовавшееся ни в мечтах мальчишки, ни в представлениях зрелого мужчины: "Ничего от Анюты, которую я любил, в ней не осталось. Даже волосы перестали виться, распрямились, поседели, стали толще, грубее... Она была жизнерадостна, весела, словоохотлива. Говорила о своих девочках, о муже..."
Портреты героини в рассказе пролетают, как годы, события говорят сами за себя; мелькают, чередуясь, овеянный солнцем облик, льдины на реке, бедность, общежитие тамбовского института, деревенские "кровавые сцены" похоти и драки, тюремные университеты, работа, кажущийся дальним и нереальным успех, - и все это на фоне встреч. С женщиной, стремительно "пролетающей" сквозь все жизненные перипетии - без слов о любви, без мыслей о своем будущем, с каким-то фатальным отношением к своей судьбе и в горе и в радости. Что она понимала? Что было ей видней, чем герою? Поняла ли она, что прошла мимо большой любви? Во всяком случае, понимала что-то такое, что осталось недоступным герою. Так же, как ей осталось недоступным проникновение в его мир - такой прекрасный. Овевает эту историю терпкий и волшебный аромат "Шипра", подаренного девочкой однокласснику на двадцать третье февраля. "Шипр" - "в духе" поведанного в рассказе, в его житейской правдивости, а в памяти, в чувстве героя он обретает запах любви небесной: "Но почему же тогда с такой жгучей грустью смотрю я на полупустой изумрудный "Шипр" и, кажется, вижу еще на зеленоватом стекле отпечатки девичьих пальцев?.."Здесь не важно, что Петр Алешкин вроде бы единожды намеренно попытался написать "чеховский" рассказ на ином материале. Важно, что флакон - полупустой! Такие детали играют жизненную роль в прозе Петра Алешкина - роль примет заряженности, духовной потенции героя на долгое чувство, на весь жизненный путь.