Основательность усвоения литературных знаний, порой ярко им демонстрируемая, досталась Петру Алешкину намного труднее, чем большинству его собратьев по перу; хотя в этом он был не единственным. В книге поэта и прозаика Петра Кошеля "Тропа тамбовского волка", о жизни и творчестве Алешкина, есть тому любопытные подтверждения.
"Решил к двадцати годам стать знаменитым. Понимая, что какой-то мелочью не прославишься, сразу стал писать трехтомную эпопею. Было ему тогда девять лет..."
"Как обычно, в интернатской комнате стоял галдеж. Кто-то из одноклассников заглянул ему за плечо:
- Братцы, Петька в Москву письмо пишет!..
В том конверте был его самый первый рассказ..."
"Жил он в заводском общежитии, где не особо-то попишешь, и потому все свободное время проводил в читальном зале заводской библиотеки... Собственно, его первая книга была написана там, в этой библиотеке..."
"Если первая книга писателя появилась в заводском читальном зале, то вторая в сибирском общежитии. Стола не было. Автор сидел в холодной комнате на кровати, в фуфайке и ватных штанах, зажав коленями тумбочку. Застывала паста в шариковой ручке. Рядом пили дешевый портвейн и дрались".
"В этой крохотной комнатке подмосковного женского общежития он написал свою третью книгу. Стола не было... Писал, лежа на кровати, подложив подушку. Когда уставал, брал гитару:
Кто мне сказал, что надежды потеряны,
Кто это выдумал, друг?"
"И вот - чудо! Он становится своим среди этого высоколобого таинственного ордена редакторов..."
Писательская биография Петра Алешкина - это многих славный путь. Но есть в ней свои отличительные особенности, вызванные как задевшими писателя чертами эпохи, так и его личностными свойствами - к тому же родовыми.
Уроки того, как жить литературой, ему преподали в школьные годы в родной Масловке, где даже через десятилетия после войны учились при свете керосиновых ламп.
Здесь тянет к лирическому отступлению. Ровесник Петра Алешкина по поколению самарский поэт Владимир Евсеичев, ныне покойный, запечатлел послевоенные десятилетия в стране строкой-образом: "Век керосиновый кончался..." И это после всех индустриальных побед социализма. О том же конце керосинового века (а всюду ли он кончился?) спешил со школьной парты поведать русской литературе Алешкин. Уроженец земли, которая еще в революцию подверглась сокрушительному опустошению: подчистую был разгромлен очаг крестьянского сопротивления большевикам. И об этом, без радио и электричества, историческая судьба Тамбовщины гнала сквозь век свою информационную энергию.
В творческую волю соединились в Петре Алешкине охраняющая, защитная сила русской литературы и пробившаяся через гибель творческая энергия земли тамбовской.
Он навсегда остался читателем литературы. Почитателем высшего слова культуры.
И пошел своим творческим, жизнетворным путем. Проза его берет, захватывает прежде всего кульминационным содержанием, жизнью на пределе.
Поэт Кошель увидел вроде бы в самом образе писателя - "тамбовского волка", думается, скорее интуитивно, а не потому, что Алешкин особо уж свирепо входил в литературу. Наоборот, он был скромен и доверчив, радовался каждой похвале, переживал неудачу. Каждую свою изданную книгу воспринимал как чудо. Но в литературной среде не чувствовал себя одиночкой, да еще травимым. Этого и не было. Факты литературной биографии говорят о чрезвычайной широкой и плодотворной общительности, о примерах искреннего, до внушаемости, доверия, отзывчивости - порой в явно не подходящих для того обстоятельствах, о таланте дружить, помогать, поддерживать друзей собратьев по перу.
На самом деле Кошель угадал тамбовского волка в творчестве Алешкина, в его способности выйти на опасную, подстерегаемую роком тропу, в отчаянный поиск. Не поиск героев, тем, фактов - их в обилии поставляет жизнь, а чего-то такого, захватывающего дух и никем не разрешенного (в обоих смыслах)... Вышел, как один из его героев летчик Разин, на запретную трассу, чтобы тараном поразить зло. И - повернул от очевидной цели. "Под крылом мелькали первые многоэтажные дома пригорода Москвы. Мелькнула голубая полоса реки. Майор Разин рванул на себя штурвал. Истребитель круто, стрелой взмыл вверх, сделал петлю, вошел в штопор и, вращаясь, пошел вниз. Последнее, что увидел Разин, пустынный и голый берег Москвы-реки".
Высочайшая нравственная проблема поднята Петром Алешкиным как вполне современная история, как рассказ-кульминация - житейски обыденный, идеально-романтический и, мимоходом, отброшенный. Что дальше? Кто следующий герой Петра Алешкина?
Именно это свойство, "волчье", у писателя не просто природное, а словно бы дарованное по предначертанию для исполнения острейшей миссии литературы. Завороженность русским словом и неодолимой потребностью истинного рассказчика высказаться, поведать свое, соединившись, дали писателю нужную веру в себя как пробивающего дорогу новому, идущему, творящему.
Очень важное чувство свободы в выборе содержания и во взгляде на него, ощущение вариантности бытия, многосюжетной россыпи эпизодов жизни и присутствия в мире судьбы и рока дало современной прозе в лице Петра Алешкина первооткрывателя, торителя путей к новому роману.
В значительном объеме проза Петра Алешкина посвящена теме крушения, деградации страны и человека. В истоке темы - оставление русским человеком деревни. Той темы, что глубоко, всесторонне, на величайшем трагическом подъеме разработана литературой века, особенно его второй половины. У Алешкина же она, исходная, предстает множеством кульминационных и оставляемых позади зпизодов.
Трижды, если не больше, возникают в его прозе сцены покидания деревни, родного дома, заколачиваемых ставен. Повторяются не в ностальгических зарисовках прошлого, а как сегодняшнее, вот теперешнее пристальное запечатление - зрительно, в уме, в душе - подробностей того, что исчезнет, оборвавшись в судьбе. Завершается тема редким у Петра Алешкина открытым прямым размышлением-эссе, вложенным в уста героя:
"С тех пор как начал думать о будущем, всегда видел себя в городе. Как это случилось? Почему?..
Ни театры, ни музеи, ни дворцы никого в город не сманивали. Вранье! А кино и телевизор и в деревне такие же кино и телевизор. И бесхозяйственность деревенская, как говорят некоторые, ни при чем. Бесхозяйственность в деревне появилась тогда, когда хозяева в город удрали. Да и столкнуться нужно прежде с бесхозяйственностью, а потом уж бежать от нее. Не здесь собака зарыта. Не здесь. Главное ведь то, что еще мальцами мечтали о городе, еще мальцами нас от деревни отрезали. Не могло же все поколение, как чумой, городом заразиться... Кому это было нужно - деревню оголить? Не могло же это случиться ни с того ни с сего. Вспомнилось, как учительница литературы, которая все случаи жизни объясняла словами Маяковского, говорила, когда сталкивалась с чем-то непонятным: если звезды зажигаются, значит, это кому-нибудь нужно. Нужно было кому-то выдернуть нас из деревни, разметать по земле, лишить корней".
Причины, о которых размышляет юноша, пристально рассмотрены и изучены целым сонмом философов, историков, социологов, публицистов. Открытия и откровения в данной области русской жизни достигают глубин вулканических кратеров. Лучшие умы России в нешуточной борьбе донесли до народа грозную правду. В литературе возникло целое влиятельное, широко читаемое литературное направление. На этом фоне юный деревенский житель рассуждает куда проще, "чешет затылок". И - уже как бы не о своем, кровном. Как бы задним числом. Подводя черту. Алешкин в очередной раз выступает с удивительным своим приемом отметания жизненного сюжета в его кульминации трагического обрыва. Сам вопрос "кому это нужно было" становится академическим.
А деревенскому человеку уже нужно выйти на большую дорогу. Пробиться сквозь неведомые дебри цивилизации. Войти в нее. Преобразить. То есть начать с того, с чего пошла проза, зародился роман.
Оставив позади прежнее историческое, классически романное время, писатель вышел из родной деревни, сам словно герой античного романа, расстающийся со своим греческим полисом.