— Я даю свое согласие, — веско сказал Аид.
Улыбка Медеи стала еще шире и хищнее.
— Значит, решено.
Все изменилось в одночасье. Тартар словно дрогнул под натиском невидимых сил. Что-то тяжелое, страшное стягивалось к дворцу колдуньи.
«Арес?» — подумала Деми, слабея.
Но это были титаны. А еще — гекантохейры и циклопы, и даже сам временно освобожденный от службы Цербер. Деми сглотнула, уговаривая себя оставаться на месте. Может, она и чувствовала бы себя польщенной (ведь вся эта устрашающая гвардия явилась сюда ради охраны пифоса и ее самой), если бы могла ощущать сейчас хоть что-то, кроме ужаса.
Как только Тартар перестал сотрясаться, Аид медленно кивнул Медее — та, несмотря на всю пылающую в ней непокорность, терпеливо ждала разрешения. Знала, что Аида гневить не стоит. Колдунья наклонилась к земле, начертила на ней странные знаки. Деми не вглядывалась в них — все равно бы не узнала. Да и львиная доля ее усилий сейчас уходила на то, чтобы уговорить собственное сердце не выскакивать из груди.
И снова дрожь земли, пусть и не такая сильная, как прежде. Неподалеку от трона, воздвигнутого в зале дворца, разверзлась яма, словно беззубый и черный рот.
— Ты, смертная, подчинила себе магию Тартара? — В голосе Аида звучала не злость — восхищение.
— Разве мой дворец тебя в этом не убедил?
Он пожал могучими плечами.
— На Элладе есть колдуньи, способные повелевать иллюзиями, да такими, что от истины не отличишь.
На губах Медеи заиграла змеиная улыбка. Она ответила что-то Аиду, но Деми ее уже не слышала. Весь мир сузился до одной точки — вынырнувшего из недр земли пифоса. Она видела его прежде, касалась его, и готова была коснуться еще раз, пусть едва стояла на ногах от волнения.
Подойти, чувствуя, как весь мир останавливает свое движения. Как гаснут звуки, оставляя только гулкий шум крови в ушах.
Подойти, пока пульс разрывает вены, опуститься на колени, словно перед древним божеством.
И, наконец, коснуться.
Крышка пифоса без усилий скользнула в сторону. Казалось, и не было всех этих веков, в течение которых Медея безуспешно пыталась его открыть, обрушивая на него все свои чары. Пифос открылся легко и естественно, будто так и нужно. Впрочем, почему будто? Она шла к этому все свои жизни, пусть и не подозревая о том. С того самого момента, когда открыла пифос, который года спустя назовут ящиком Пандоры.
Весь мир замер, Деми задержала дыхание. Заглянув внутрь, резко выдохнула и отклонилась назад.
На дне пифоса была пустота.
Глава двадцать третья. Исчезнувшая надежда
— Нет, — прошептала Деми.
Во дворце Тартара царила гробовая тишина.
Может, Элпис-надежда уже рассеялась по миру, словно капли вылитой с Олимпа на землю амброзии? Но, беспомощно обернувшись, по глазам Аида поняла: ничего не изменилось.
На Кассандру было больно смотреть. На Никиаса — просто страшно.
— Простите, — прохрипела Деми, едва проталкивая звуки через судорожно сжавшееся горло.
Не знала, за что извиняется, да это было неважно. Ее все равно не слышали. Ореол света, который она так глупо, так самонадеянно рисовала в мыслях вокруг своей головы, потух.
— Ты говорила, что в пифосе спрятан дух надежды, Кассандра. — Голос Аида жег внутренности, словно каленое железо. — Не зря, выходит, и люди, и боги однажды потеряли веру в твои слова. Зря я тебе, смертной, поверил.
Деми вздрогнула, натолкнувшись на взгляд Кассандры, как на ощетинившуюся ледяными шипами стену. Слов Аида и звучавшего в его голосе презрения ко всему роду людскому пророчица ей никогда не простит.
Наверняка о надежде в пифосе говорил и дельфийская сивилла — Кассандра не из тех людей, которые слепо веруют в идею лишь потому, что она дарует шанс изменить их жизнь к лучшему. Иначе зачем ей тратить на поиски Пандоры десятки своих жизней, десятки веков? Но перед богами не оправдываются, а боги и не слышат оправданий.
Медея хмурила соболиные брови. Аид уходил.
— Идемте, — отрывисто сказал Никиас. — Нам пора готовиться к войне.
Деми смотрела на пифос остекленевшим взглядом, с трудом борясь с соблазном провести по дну рукой. Удостовериться, что он ничего под собой не скрывает. Не желая мириться с мыслью, что это конец, все же не удержалась и ощупала дно, чем заслужила насмешку Медеи. Пусть смеется. Не верилось, что ее путь закончился здесь, и закончился так… бесславно. Что имя Пандора ей не обелить, содеянного — не исправить.
Досада, горечь и недоумение скребли душу, оставляя саднящие полосы.