— Ты еще можешь спасать. Если ты сумеешь укротить нападающих на Акрополь атэморус, ты сбережешь не одну жизнь.
— Но это значит, что тьма так и останется внутри меня. Та тьма, что искажает любую магию, к которой я прикасаюсь. Тьма, которая, вероятно, и связывает меня с атэморус.
— Тьма внутри — не так плохо, если умеешь ей управлять.
Что-то в голосе Доркас заставило Деми пристальнее вглядеться в ее лицо.
— Божественная сила жила во мне с самого рождения, как и в любой Искре. Дары богов дремлют в нас — в наших жилах, в нашей крови, вот только иногда их нелегко заставить пробудиться. Есть Искры, которые, впервые ощутив в себе божественную искру, зажигают ее одним взмахом своих пушистых ресничек. Видела бы ты Софию или Деспину. Кажется, стрелять из лука и орудовать мечом они научились еще в пеленках — настолько легко и естественно у них это выходит. Каждый раз я смотрю на них и люто им завидую. А еще немного их ненавижу.
Доркас не прятала свои неприглядные стороны, прикрываясь добродушием, как Никиас — полумаской. Хотя они оба имели право скрывать живущую внутри тьму. Вздрогнув, Деми подумала о том, что свою она от Кассандры скрыла. И, сложись все иначе, скрыла бы и от остальных.
— Мне понадобилось куда больше времени для пробуждения божественного дара. А когда это наконец произошло, я была совсем не рада.
— Почему?
Доркас сосредоточила на ней взгляд потемневших глаз.
— Потому что когда ты злишься на родную мать за то, что отшлепала тебя за позднее возвращение с прогулки, меньше всего ты хочешь, чтобы от твоего крика содрогнулась земля. И чтобы твою и без того ветхую лачугу разделило напополам гигантской трещиной, которая уходила в самую бездну, в самый Тартар.
— Ох, мне так жаль…
— Мне тоже, но… Пробудись эти силы раньше, когда я была беспокойным младенцем, который целыми сутки (если верить матушке) только и делал, что орал… Не было бы у меня ни ветхой лачуги, ни матушки.
Деми поежилась. Наверняка прежде она ловила себя на мысли, что завидует Искрам — одаренным, а не проклятым богами. Однако теперь понимала, через что им порой приходится проходить. И насколько их дар, их божественное благословение, может быть опасен — для их родных и близких и для них самих.
Она представила себе молнию, что срывается с руки обычного эллина, который вскоре окажется Искрой Зевса. Огонь, вспыхивающий рядом с Искрой Гефеста. Поднявшаяся от гнева Искры Посейдона разрушительная волна. И страх в глазах тех, кто на свою беду оказался рядом с ними.
— Ярость, злость, гнев… вся эта тьма, которая меня переполняла, стала моим оружием и моей слабостью. Именно она и сделала меня одной из самых лучших Искр Кефалонии. Но только после того, как я научилась ей управлять. — Закусив губу, Доркас резко отвела взгляд. — Теперь с этим, конечно, сложней. Но я продолжаю с собой бороться. Продолжаю укрощать тьму и переплавлять ее в силу.
— Как? — Взгляд Деми жадно искал ответы в ее лице.
Доркас подалась вперед, отчеканила:
— Прежде — я ее приняла.
Деми с усталым стоном откинулась на подушки. Не боялась показаться слабой, уязвимой… только не сейчас, не в присутствии Доркас, которую, по правде говоря, едва знала. В дневнике о ней — всего несколько строк; ощущений, фактов — ненамного больше. Дерзкая, смелая, своенравная, с даром, который с трудом поддается контролю, то и дело норовясь вырваться наружу, точно заточенный в неволе зверь. Но использовать слабость Деми, насмехаться или язвить Доркас не станет, это она знала наверняка.
— Когда будешь готова — мы попробуем. Вместе, — горячо пообещала Доркас прежде, чем оставить ее в одиночестве.
«Принятие, да?»
Деми взглянула на вытянутые руки — обычные, с гладкой золотистой кожей. Будь рядом зеркало, заглянула бы в собственные глаза. Что же крылось в ее душе, кроме печати забвения? Какой именно след оставили в ней атэморус?
Глава двадцать четвертая. Кошмары Фобетора
Немного горько — хотя, наверное, ожидаемо — как быстро все переменилось. Даже презирая Пандору за свершенное, эллины, знающие о ее возвращении в Алую Элладу, все же видели в ней призрачный, но шанс на спасение. А теперь… Деми больше не была воплощенной надеждой. Она была той, что, совершив ошибку, уже никогда не искупит свою вину.