— Соня, ты меня прости, пожалуйста, я знаю, что меня это ни в какой мере не касается, но… Ты просто очень глупо себя ведешь! Извини, что я так прямо говорю, но…
Софья устало взглянула на нее через плечо:
— Глупо?..
— Да, и весьма! Ты же актриса! Ты знаешь о нашем несносном, ужасном положении! Сегодня ты прима или, по крайней мере, на вторых ролях, имеешь жалованье, на которое, между прочим, уважающей себя женщине и трех дней не прожить… а завтра ты, тьфу-тьфу-тьфу, теряешь голос: конец ангажементу, конец пению — и что?!
— Все под богом ходим, — пожала Софья плечами. — Мало ли таких случаев…
— К сожалению, много, очень много! И уж если господь тебе послал такого человека — стоит ли с подобным небрежением… Ведь я, прости, видела, как он на тебя смотрел! Ходят сплетни, что Мартемьянов готов на тебе жениться! А ты не дала даже поцеловать себя!
— Вернется из своей Костромы — нацелуется вдосталь.
— Соня, это опрометчиво, поверь мне, — со вздохом сказала Ниночка. — Солидные и нежадные люди на дорогах не валяются. Уж я-то знаю, что говорю, у меня свой скупердяй имеется, метрдотель из гостиницы «Империал». Не то что денег — пирожных к празднику не допросишься, а уж твой купец на тебя не жалеет, и ты могла бы…
К великому облегчению Софьи, снова послышался стук в дверь.
— Мадмазель Грешнева! Софья Николавна!
— Федотыч? — поспешно поднялась она. — Что случилось?
— Так что записка до вашей милости, — сообщил из-за двери бас служителя. — Вы уж примите, ежели в глиже, а коли нет, так я под дверкой оставлю.
— Я одета, давай сюда. — Софья быстро подошла к двери. — От кого, не знаешь?
— Передано, что от сестрицы вашей.
Записка была короткой: Анна срочно просила приехать. Недоумевая, Софья оделась, привела в порядок волосы, попрощалась с Дальской и вышла из уборной. Извозчика брать она не стала, пересекла пустую Триумфальную площадь, спустилась вниз по Тверской, свернула в Столешников переулок и через несколько минут уже была возле дома сестры.
— Как хотите, господа, а я уезжаю, — говорил тем временем князь Газданов. — И не удерживайте, Максим Модестович, надо же и совесть иметь! Вы с Черменским здесь — свои люди, старые друзья хозяйки, а я? Только сегодня был представлен — и уже нахально, как кузен из провинции, сижу до глубокой ночи! Все воспитанные люди давно откланялись…
— Поедемте вместе, Газданов, — предложил Черменский. — Сейчас выпьем бордо — и простимся. Мне тоже пора честь знать…
— А вас графиня просила задержаться, — невозмутимо напомнил ему тайный советник. — Вы так небрежны к ее просьбам?
Черменский взглянул на него.
— Откуда вам это может быть известно, ваше превосходительство?
— О, пардон, я не предполагал, что сие секрет, — пожал плечами тот.
Черменский отвернулся. Максим Модестович наблюдал за ним с самым серьезным видом, но в его темных узких глазах прыгали насмешливые искры. Действительному тайному советнику генералу Анциферову было далеко за пятьдесят, черты жесткого лица уже слегка расплылись, еще более старил его неровный шрам над левой бровью. Взгляд черных, блестящих глаз из-под тяжелых век был пристальным и неприятным. Газданов удивленно посмотрел в холодное лицо Черменского, в насмешливые глаза Анциферова, собрался о чем-то спросить, но, подумав, все же промолчал.
Хлопнула дверь, вбежала горничная.
— Барыня, Софья Николаевна приехали… — начала было она и тут же осеклась, увидев, что хозяйки нет в гостиной. Сразу же вслед за ней в комнату быстрыми шагами вошла средняя сестра Грешнева.
— Добрый вечер, господа, — с легкой заминкой сказала Софья. Было очевидно: она не знала о том, что у сестры гости. — Максим Модестович, здравствуйте… Владимир Дмитрич?.. Вы снова в Москве?
Черменский, поднялся, поклонился в ответ. То же самое, не покидая кресла, сделал генерал. Газданов молча переводил взгляд с одного на другого, ожидая, что его представят. В гостиной повисла неловкая тишина.
Первым спохватился генерал Анциферов:
— Добрый вечер, Софья Николаевна… Если уж быть совсем точным, то доброй ночи. Как видите, мы беспардоннейше засиделись у вашей сестры. Вы со спектакля?