- Ты в порядке, Сим? - спросил Харри. Морсфаген оттолкнул моего стряпчего (агента, почти отца) и склонился надо мной. У него было костистое лицо, и я видел волоски в его ноздрях.
- Что случилось? В чем дело? Тебе не заплатят, если не добьешься результата.
- Я не был готов к тому, что обнаружил, - сказал я. - Все просто. И не нужно истерик.
- Но ты кричал и стонал, - запротестовал Харри, втискиваясь между мною и генералом.
- Не волнуйся.
- Так что ты нашел неожиданного? - спросил Морсфаген. Он был скептиком, и по его мнению, я мог встревожиться больше, но никак не меньше.
- У него нет никаких осознанных мыслей. Там просто огромная яма, и я упал в нее, ибо мне не на что было опереться. Очевидно, все его мысли - или же большинство их - исходят от того, что мы считаем подсознанием.
Морсфаген подался назад.
- Так ты не можешь достичь его?
- Я этого не сказал. Теперь, когда уяснил, что там есть и чего нет, все, надеюсь, будет в порядке.
Я с усилием сел: комната перестала наконец вращаться у меня перед глазами, шестиугольники на стенах и световые пятна замерли. Я взглянул на свои часы с картиной Эллиота Гоулда на крышке, высчитывая время, и сказал:
- С вас примерно сто тысяч кредитов. Положите их на мой счет или как?
Он брызгал слюной, бушевал, рычал. Он извивался. Он цитировал правительственные тарифы для служащих и Акт о правах наемных служащих 1986 года, параграф два, пункт три.
Я невозмутимо наблюдал.
Он гарцевал по комнате. Он рвал и метал. Он требовал сказать, что я такого сделал, чтобы требовать платы. Я ему не ответил. Немного передохнув, он принялся бушевать снова. Однако в конце концов выписал чек, в отчаянии шарахнул кулаком по столу и удалился из комнаты, назначив мне время следующего сеанса.
- Не испытывай судьбу, - немного погодя посоветовал мне Харри.
- Не судьбу, а важность собственной персоны, - возразил я.
- Он законченный ублюдок и не сдаст своих позиций.
- Я знаю. Потому и подкалываю его.
- Это что, мазохизм?
- Да нет, это все мой "синдром Бога". Я просто проверял одно из своих знаменитых заключений.
Послушай, - сказал он, - ты можешь выйти из этого дела.
- Нам обоим нужны деньги. Особенно мне.
- Есть вещи поважнее денег.
Ассистент, выносивший оборудование из комнаты с гексаграммами на стенах, оттолкнул нас с дороги.
- Важнее денег?
- Так говорят...
- Только не в этом мире. Тебя неправильно информировали. Нет ничего важнее денег, когда являются кредиторы или когда приходится выбирать - жить в нищете или в богатстве.
- Иногда мне кажется, что ты слишком циничен, - сказал Харри, поглядев на меня одним из тех отеческих взглядов, право на которые я унаследовал вместе с его фамилией.
- С чего бы это? - спросил я, застегивая пальто.
- Похоже, из-за того, что они пытались сделать с тобой. Ты должен об этом забыть. Больше общаться. Встречаться с людьми.
- Я так и делал. Но, видимо, совсем их не люблю.
- Есть одна старая ирландская легенда, в которой говорится...
- Во всех старых ирландских легендах говорится об одном и том же. Послушай, Харри, все они, кроме тебя, пытаются меня использовать. Хотят, чтобы я выслеживал, не спят ли с кем-нибудь другим их жены, или обнаруживал любовниц их разлюбезных муженьков. А если приглашают меня на свои вечеринки, то единственно затем, чтобы я продемонстрировал им пару забавных трюков. Мир сделал меня циничным, Харри, и укрепляет на этих позициях. Так что давай поведем себя разумно и подзаработаем на моем цинизме. Вполне вероятно, что, если какой-нибудь психиатр сделает меня вполне счастливым и примирит со мной же самим, мой талант попросту исчезнет.
Я вышел прежде, чем он нашелся с ответом, и когда закрыл за собой дверь, мимо меня на каталке провезли Ребенка. Его пустые глаза были устремлены на светлый потолок.
Снаружи продолжал падать снег. Волшебные искорки. Кристальные слезы. Сахар с небесного пирога. Я старался выдумать побольше милых метафор - может быть, желая доказать, что не так уж циничен.
Я сел в ховеркар, кивнул морскому пехотинцу, который его пригнал, и, резко развернувшись, выехал на улицу. Белая пелена падающего снега сомкнулась позади, скрыв из виду здание ИС и все, что я стремился оставить позади...
Книга лежала рядом со мной - суперобложкой вниз, потому что там ее портрет. Я не хотел видеть янтарные волосы и капризно изогнутые губы. Эта картинка была мне отвратительна - и непонятно почему зачаровывала.
Я включил радио и прислушался к скучному голосу диктора, одинаково приятным тоном ведавшего об излечении рака и гибели сотен людей в авиакатастрофе. "Сегодня днем Пекин объявил о создании оружия, эквивалентного Сферам Чумы, оно запущено вчера Западным Альянсом...
("Па-чанга, па-чан-га, сисе, сисе па-чанга", - вплеталась в обзор новостей латиноамериканская музыка, передаваемая по другому каналу.)
...согласно азиатским источникам информации китайское оружие представляет собой серию платформ...
("Са-баба, са-баба, по-по-пачан-га".)
...за пределами атмосферы Земли, способных запускать ракеты, содержащие вирулентный мутированный возбудитель проказы, который может заразить обширные территории...
(Гайморит можно за час безболезненно вылечить в клинике на Вест-Сайд, уверяла меня другая станция.)
...Новые маоисты заявили сегодня, что они уверены..."
Я выключил радио.
Отсутствие новостей - уже хорошие новости. Или, как большинство людей могли бы сказать в гот славный год: все новости - плохие. Угроза войны так ощутимо нависла над миром, что у Атланта наверняка трещала спина. По сравнению с восьмидесятыми и девяностыми годами двадцатого века - периодом мира и доброй воли - последние четырнадцать лет были ужасны, потому-то юные борцы за мир и настроены столь воинственно. Они никогда не знали мира и жили с убеждением, что власти предержащие всегда связаны с оружием и разрушением. Возможно, будь они постарше и успей застать времена до холодной войны, их пламенный идеализм превратился бы в отчаяние, как у большинства. В последние предвоенные годы я был еще слишком мал, но едва достигнув двух лет, умел читать, а в четыре года говорил на четырех языках. И уже тогда боялся. Теперешний хаос прямо-таки сводит меня с ума.
Много чего случилось. Угроза всепланетной эпидемии чумы. Ядерный инцидент в Аризоне, унесший тридцать семь тысяч жизней, - чудовищная цифра, неспособная даже вызывать эмоции: поистине, смерть одного - трагедия, смерть тысяч статистика. Ищейки Андерсона успели заразить половину страны, прежде чем люди из биохимических подразделений смогли усмирить продукт собственного эксперимента. И конечно же, творения лабораторий ИС-комплекса, их ошибки несчастные создания, которых отсылали гнить в лишенные света клетки под предлогом необходимости "постоянного профессионального лечения". Так или иначе, я выключил радио.
И стал думать о Ребенке.
Не нужно мне было браться за эту работу - я знал это.
И знал, что не отступлюсь.
Глава 4
Дома, в тепле, чувствуя себя защищенным среди любимых книг и картин, я снял суперобложку, чтобы невзначай не увидеть женского лица на ней, и начал читать "Лилию". Это был роман, которому присуща чарующая мистика, вовсе не сродни надуманной прозе, созданной в угоду среднему читателю, стремящемуся хоть на несколько часов сбежать от действительности. В восхищении одолевая главу за главой, между строк я непрестанно видел лицо, которое вот уже несколько дней пытался забыть... Янтарные волосы, прямые и длинные.
- Видишь ту женщину? Вон там. Это Марк Аврелий. Автор полупорнографических книжек - "Лилия" и "Тела во тьме".