Он слушал и кивал головой, улыбаясь некстати, а она, рассказывая об этих грустных вещах, заглядывала в глаза, и неуместная улыбка его отражалась зеркально на ней.
Я сказала про семь? Ну да, семь — это самые ужасные последние годы, не верите, ждала: скорее бы! Раньше сказали бы: наказание Божье! Но за что наказание?.. Бары, кафе? Вы смеетесь: какие кафе? Только это, только в обеденный перерыв, только одна!
Да, ждала встречи! — призналась. И правда, вывеска меня подкупила! И вас?.. Да, все эти семь на пять дней в неделю… на пятьдесят минус четыре…
— Одна тысяча шестьсот восемьдесят!
— Да, за это жуткое количество одинаковых дней такая я стала…
— Красивая! — перебивал он ее.
— Старая… сорок восемь.
— Молодая! — он возражал радостно: — Двадцать четыре.
— Скучная…
— Замечательная!
От постоянной улыбки у него губы болели. Но и не улыбаться не мог. Надо надеяться говорил. Всегда впереди что-то найдется, что-то светит. Надо только уметь присмотреться!
— Мама отмучилась — стыдно признаться, но я теперь королева! Приеду, все вычищу, выскоблю, ужин сготовлю и — время блаженства! Хоть телевизор, хоть книжка, нас двое…
— Вас двое?
— А как же! Лялька да я!
— Послушайте, но кто эта Лялька?
— Моя тайная страсть! — она говорила, и он представлял себе какие-то царские будуары в сиреневых красках, представлял себе Ляльку — румяную девочку с дымчатыми волосами, а глаза — кошачье-зеленые, и возникала в воображении ванная, сплошь в розовом кафеле и с зеркалом во всю стену, а в зеркале — необыкновенная обнаженная женщина — таких иногда видел в кино… тут воображение пускалось вовсю, он краснел, замолкал…
— Так, значит, завтра? — спросила она. — В это же время?
— Сегодня! — очнулся он. И, боясь дать попятную, выпалил: — У памятника…
— Пушкину? — спросила она, улыбаясь.
— Нет! — возразил, ощущая нарастание силы в себе оттого, что сумел возразить: — Лермонтову!
— Но куда мы пойдем? Вы придумали? Или у вас, как говорят, все отлажено?
Послышалась в вопросе насмешка. И он сразу, немедленно сник. Но Елена Петровна…
— Я это к чему, — мягко объяснила она, — мне ведь надо как-то одеться!
Одеться! Как-то одеться! Для того чтобы идти с ним туда, куда он еще не придумал, этой изумительной женщине надо одеться! О, это совсем непростое дело — одеться женщине для встречи с мужчиной! Он отважно сказал:
— Приглашаю вас в ресторан!
— Ого! — лучисто расхохоталась она. — Я так и подумала: вы выпиваете!
Он не смел поднять глаз. Что вы такое сказали? Я, правда, не… Он не знал куда себя деть.
— Я верю! — серьезно подтвердила она, и он вновь стал победен. — Но раз вы ничего не придумали, сделаем так: мы пойдем не к Пушкину и не к Лермонтову, а к Чайковскому! У меня появилась знакомая в зале Чайковского… Мы пойдем на концерт! — Он все молчал. Она твердо закончила: — Слушать Равеля.
Лицо его вытянулось. Он никогда не слушал Равеля. Чем занимаются люди в зале Чайковского, было неясно. И потом… Потом это было так далеко от женщины в ванной!..
Но, увидев эту печаль и изгнав улыбку из голоса, она поторопилась дополнить:
— А потом мы поедем ко мне. Я считаю, настала пора познакомить вас с Лялькой.
— Да, — просто сказала она, и у него перехватило дыхание. — Мы же не дети!
— И вообще, — продолжала она, наблюдая его, — нам будет неплохо втроем. Никакая смерть не бывает бесцельна! — сказала мне мама, придя в себя за мгновение до последнего выдоха. Так что оставайтесь у нас. Лялька — добрая кошечка! — Но он все молчал. И тогда она испугалась. Только что вела партию, но вдруг показалось: неверно. И вспыхнула. — Знаете, мне так плохо без мамы! А вы безобидный, — прошептала она, уже кляня и себя, и его, и эту затею, и самую жизнь, в которой ей не обещали бессмертья.
А у него от быстроты предложений все перепуталось. Но он знал одно: она ошибается. Она принимает его за другого, эта чудная женщина. Он не вправе ее обмануть. Надо раскрыться.
— Знаете, — наконец он откашлялся, — это трудно представить. Но если на военных учениях раздался хлопок — у всех уже рты до ушей: это Колотов! И Колотов — верно! — неизвестно как и зачем, сжал в ладони взрывное устройство гранаты — ладонь разворочена.
— Бедный, — прошептала она.
— Знаете, какое прозвище дали, когда еще был в институте? Витя — лови момент! Правда, смешно?
— Бедный, — повторила она, — дайте мне вашу ладонь!