Он протянул, но вдруг вспыхнул и отобрал руку, к которой она потянулась губами.
— Нет, вы не смейтесь! — упавшим голосом говорил он, — это серьезно! Мы рыли яму, а грунт был что-то вроде болота — плывун. Я стоял в яме, и набирал жижу в ведро, затем брался за дужку и махом корпуса вскидывал наверх. Мастер спорта Ципурский его там ловил. Ведро с каждым разом казалось все тяжелее. «Витя, сменить?» — спросили меня. «Нет!» — отвечал я с какой-то неуместной, глупой отвагой и все набирал плоской лопатой стекавшую жижу, все наполнял ведро до краев, все метал его вверх и кричал: «Только Лови тот момент, когда ведро окажется в апогее, и сразу хватай!» И что же? Раз я взметнул — Володька уж и не знаю, случайно, нарочно ли, но не поймал — ведро, полное грязи, накрыло мою глупую голову!
— Хороший мой! — сказала она.
— Ну и так далее, — проговорил он, — зачем я вам нужен такой?
— Вас все-таки называли Витя! — сказала она. — А могли бы придумать без имени! Нет, вас уважали, да! Вас, Виктор, любили ребята, вы на себя наговариваете! Знаете, какие, бывает, придумают прозвища? — так она его успокаивала, на миг тоскливо подумав, что, видно, судьбой ей предназначено все время за кем-то ухаживать. Странно: другие живут-поживают… Щемящая мысль. Но… должен же кто-нибудь заниматься всем этим? — задорно спросила себя и обомлела: на прощанье он взял ее руку и поднес к своим шершавым губам.
В темпе вернувшись с работы, приняв горячий, обжигающий душ, Виктор Алексеевич вдруг подумал: как-то уж просто у нас все это склеилось!
— Мама! — крикнул, мечась в поисках галстука.
Полная, расползшаяся старуха остановилась в дверях, шумно дыша.
— Мама! — повторил он, сияя. — Я иду на свидание!
В лице старухи не изменилось ничто. Наблюдав за сыном, сопела, тяжело, с сипом затягивая порции воздуха.
— Мама! Я, быть может, не вернусь ночевать!
— Смотри! — наконец продышалась она. — Ты такой некрасивый, уродливый, здесь что-то не то! Не бери с собой деньги!
Он бросил оземь рубашку.
— Ты! Твое воспитание! Как смеешь?
— Смею! — не менее гневно возразила она. — Не воспитание — гены! Выскочишь из предначертанной линии — сгинешь! Папочка!
Он спорил быстро, взволнованно, не желая слышать ответы, перебивая, грубя. Никаких генов нет — фиг с два! Что в детстве внушишь — то и получишь! Он знал, что если и прав, то частично, но готов был заложить душу, чтоб переспорить.
— Чиновник по чьей милости? Не верила-а!.. Прожужжала все уши: не твои это друзья, не твои девушки, ищи поскромнее, поплоше!.. Что видел? Что пробовал в свои пятьдесят? А все — ты, ты тиранка неверующая!
— Оставь ее адрес! она крикнула вслед. — Милиция, уродец, это — ноль два!
Он не слушал ее. Похоронив красавицу (так считала она) дочь, она сразу сделалась старой и злой. Он не слушал и потому, что знал и сам в точности, что — некрасив и бывает смешон.
Все же она проняла: в зале Чайковского совсем потерялся, Вокруг бродили важные, толстые люди. Коротышка с глазами, донельзя сведенными к носу, с этой пингвиньей походкой, он не звал куда себя деть. Но Елена Петровна… она опять догадалась. Взяла под руку — он сразу вспотел.
— Я приготовилась все выведать про вашу тайную страсть!
— А, бросьте, — нахмурился, — здесь неуместно.
— Уместно, уместно, — сказала она, проводя его в гуще толпы. — Ну-ка выкладывайте!
Он никак не мог ей признаться, что это — футбол. Такие шишки кругом! А тут — эта статистика: кто где играл, кто сколько забил.
— Знаете, я в футболе неграмотна, — как-то необыкновенно печально сказала она, — но я научусь, честное слово!
Он был сражен. Черт подери, черт подери! — шептал, весь горя от ощущения женщины рядом. Жар энергичного тела, запах духов, ощущение плотного локтя… Что он шептал!
И тут новая напасть: оказывается, они не гасили свет! Вышли на сцену себе, расселись, запикали для настройки.
— У меня больше восьми тысяч карточек! — сказал он, чтобы пояснить огромность своего увлечения. И она тут же откликнулась:
— Тысяч? Вы сказали: больше восьми?
И на них вдруг обернулись, зашикали, зашептали. Оказалось, что — началось!
— Вы расслабьтесь! — шепнула она, — закройте глаза!
Он послушно закрыл и почувствовал пальцы. Крупные и, наверное, сильные, сейчас они словно нежились в его стылой ладони. Осторожно пожал — и все тело его отозвалось на ответное пожатье: стало жарко везде. Пальцы выскользнули, пробрались повыше, коснулись запястья.
Не заметил, как музыка кончилась. Раскрыл глаза, посвежевшим взглядом посмотрел на нее — она рассмеялась: