— Теперь тихо и быстренько! — бросил Стива Барону и, как кошка, подскочил к безвольному телу. Пшеничников лежал на боку. Носком ботинка Стива отвалил тело на спину. Хлынула кровь.
— М-да, — сказал Става и затупленным пыльным носком нажал на подбородок Пшеничникова. Золотой рот раскрылся. — Барон, где же ты?
Барон подвалил, опасливо глянул.
— Разыщи лом! — приказал Стива. Барон повернулся и неторопливо отправился в поиск. Стива сплюнул со злости.
— Высокая помехоустойчивость! — напомнил Леонид Леонидович.
Стива между тем пытался постучать по зубам рукояткой ножа.
— Дайте лом! — закричал Леонид Леонидович. — Куда подевался Барон? Где твоя пассия?
Пока я оправдывался, появился Барон. В руках у него был кусок чугунного рельса.
— Что за болван! — воскликнул Леонид Леонидович.
— А что? — невозмутимо поинтересовался Барон, — по весу, так в самый раз! Разве что держать неудобно, — и недоуменно всех оглядел. — Только я лично зубы не стану выламывать.
— Боишься запачкаться? — кто-то спросил.
— У! — коротко подтвердил.
— Эй, Барон, сколько там может быть золота? — спросил Стива совершенно другим тоном, словно только сейчас увидел Барона.
Барон помолчал, вычисляя. Мы не могли от него оторваться. Монументальная шея была неподвижна, губы слегка шевелились.
— Стойте! — закричал Леонид Леонидович, — замрите немедленно!
Замерли.
— Нет, не то, — говорил Леонид Леонидович, — вспыхнуло и умчалось, — и растирал быстрыми взмахами потный лоб. — Продолжайте, — как-то устало сказал, — импровизируйте!
— Ты где пропадал? — тонко выкрикнул Стива. — Чистеньким хочешь остаться?
— Там, — повел Барон толстой шеей. И тут случилось нежданное. Стива, нервный и злой, не выдержал. Бросив Пшеничникова, метнулся к Барону, схватил за грудки:
— Ах, сволочь, ах, падло!
Но что было такому тяжелому телу до жалких встрясок! Барон почти не качался, в то время как Стива изнемогал от усилий.
— Отставить! — закричал Леонид Леонидович. Что это за выдумки?
— Это не выдумки, — стихая, Стива ответил, — он в самом деле такой!
— Ложь! Все — ложь, все — вранье! — схватился за голову, запричитал Леонид Леонидович.
— Выдумки, ложь и вранье! — я подтвердил.
Но Леонид Леонидович отмахнулся. Сгреб ладонью лицо:
— Игры! Все — детские игры! А все потому, Медедев, стал наступать на меня, — что не пережили вы этого! Пишете конъюнктуру, а мы отдувайся!
— Это уж вовсе не так! — закричал я, разозлившись.
— Это ваши ребята не тянут! Играйте то, что в сценарии, там железно расписано: образ заблудшего хоккеиста, компания…
— Ах, не в этом, поймите, не в этом, Медедев, дело! Это все на поверхности. Глубже, глубже копайте! Покажи исступление, зверство…
— Не понимаю, чего вы хотите, — сказал Стива устало. — Зверство — зачем?
— Зачем выламывать зубы? — и я подхватил. — Все ведь так просто: нарушил режим, звездная мания…
— Оставьте, с вами все ясно! — Краска залила мне лицо. А он говорил уже им: — Содрогнуться зрителя надо заставить, пусть всколыхнется, пусть вздрогнет, очнется! Пусть и оглянется! Если б только понять, что творится в мрачной, нераскрытой душе! — и вдруг умолк, уставился на Барона: — Как людей отучить убивать? Ненавидеть как отучить?
Барон между тем жевал шоколад. Губы его были темны.
Что значит: «с вами все ясно»? — вдруг мне стукнуло в голову.
— Стойте, замрите! — воскликнул Леонид Леонидович. Что делать — мы замерли. Я, помню, подумал, что уж кто особенно должен бы быть недовольным, так это Пшеничников: холодно лежать на земле. Ах, Леонид Леонидович, Леонид Леонидович!
— У? — отвлекся от шоколада Барон.
— Поймите, — вяло взмахнул рукой режиссер, утвердить достоинство жизни, жизни веселой, искрящейся смехом, разодрать мрак блеском вспыхнувшей шутки — вот задача искусства! При чем тут звездная мания? Лепет какой-то!
Несмотря на то, что бил он в меня, взгляд по-прежнему нацелен был на Барона. В то же время и я был в прицеле — я это знал.
— У! — подтвердил тот и принялся за шоколад.
И вдруг Леонид Леонидович, этот одетый толсто и дорого, высокомернейший человек, проворно метнулся в толпу. Зеваки, окружившие съемочную площадку, подались назад. И он исчез. Мы растерянно затоптались. Легкий снежок кружился над нами, но, падая, таял, утолщая слой жидкого месива на асфальте. Стало вдруг зябко. Съемка не шла. Что ему «ясно»? — я думал зло. Какого рожна тогда принял сценарий?