Однако то ли такое движение было ему уже не по возрасту, то ли и в самом деле смутил неразгаданный оклик, но только складность движений нарушилась. То проскальзывала толчковая лыжа, то застревала палка в снегу, выкручиваясь из ладони; показалось, будто обвит по груди резиновой лентой, другой конец прикипел где-то сзади — не к горе ли? — и с каждым шагом резина растягивалась, увеличивая сопротивление. Что-то было не так он начал делать длиннее шаги, стараясь дольше скользить, расслабляться. Нет, к черту! Грудь теснило, сердце все тяжелее прокачивало густевшую кровь, жар легких иссушивал глотку, а, главное, пропал весь азарт.
И снова будто окликнули.
Остановился. Отчетливо понял: этот парень не спустится, не взобравшись на самый верх.
Подкатил Евгений Евгеньевич. Вьдохнул так, будто выпускал перегретый пар.
— А что, если обежать эту Гору и посмотреть: вдруг он, взобравшись на гребень, спустился с той стороны?
Игорь Петрович только что именно так и подумал. Но оттого, что эта мысль была высказана не им… Но тут Рой заорал:
— Кому свербит, тот пусть и бегает! Я лично устал! Я еду на станцию! — и вдруг сорвался и устремился.
«Э, да этот парень с острыми локотками! — поразила вдруг мысль. — Вот кто меня и сожрет!»
Потылин лезет в рюкзак, достает термос. Пьет, утирается.
— Я за Роем! — говорит, словно испрашивает. — Непорядок, озлился Рой. Я еду за ним!
Семенов подслеповато помаргивает. Этот-то не продаст.
— Что скажешь, Семенов?
Молчит. Жалкий и тощий. Лицо так загорело, словно в морщины набралась грязь.
— Так что скажешь?
— Чего?
— Оставим товарища?
— Какого товарища?
Придуряется. То ли в плоть его въелось — самому ничего не решать, то ли… Себе на уме? — ахнул внезапно.
— Знаешь, — сказал, — давай-ка на станцию! Мы уж тут сами!
Семенов тем спокойным, неторопливым движением, после которого уже невозможно изменить ранее данный приказ, повязал тесемка ушей шапки-ушанки под подбородком и неторопливо отправился вслед за Потылиным.
— Ну что же, Евгений, давай! — показал глазами Игорь Петрович. — Смотри за следами на целике он мог вернуться к остановке автобуса!
Вот в этом месте Мазуркевич впивался. Кто точно видел, как уходил Рой? Может быть, он пропадал куда-нибудь с глаз? Семенов, вы не могли ошибиться: Потылин в полукилометре от вас, а еще впереди — Рой? Но вы ж плохо видите! Вы же отстали от них! Вдаль видите хорошо? Ну так скажите: а назад вы оглядывались?
Это-то и был коронный вопрос! Мазуркевичу хотелось узнать, чем занимались шеф и Марина? Вот он и пугал их своим вниманием к Рою! Но никто не оглядывался!
— Вы что, были обижены? Почему ж не оглянулись на тех, кто оставался? Значит, так: не обижены! Смотрите! — припугивал, — это звучит против вас!
Значит, обиделись! Обиделись — и ушли. Значит, что-то там произошло у них! Из-за погибшего? Из-за Италии? Из-за девицы?
Сейчас Мазуркевич, Игорь Петрович и увязавшаяся с ними Марина поднимались наверх. Луна освещала снега, они опоясались альпинистской веревкой, башмаки были с шипами. Тлела надежда: а вдруг? Прошло сорок часов, но вдруг жег костер, грелся, вдруг еще жив? А может, все же спустился, просто следов не нашли? Ну, домой не пришел, но мало ли где мог заночевать молодой, холостой человек? Заночевал где-то в субботу, в воскресенье гулял, в понедельник проспал на работу! Почему эта девица так уверенно возражает: не мог? Почему шеф так странно вздохнул при этом вопросе?
Чем же все-таки они занимались, оставшись вдвоем? И мог ли видеть их сверху парень?
…Да, они остались вдвоем. Марина держалась пока в стороне. Но вот подкатила.
— Игорь, — сказала, играл глазами, а может, хватит разводить бурю в стакане? Куда денется? Поскачет, поскачет да спустится! Давай-ка оставим записку Евгений Евгеньевичу, а сами рванем поскорее на станцию!
Вот этого он не переваривал а ней! Эгоизм какой-то пещерный! Как язык повернулся? Мужик все же на этакое не способен! А она продолжала, все на него наезжая: