Ударили в колокол. Массовка, воодушевляемая кипучей помрежем, кричала, что неправедно сжигать человека за какую-то курицу! Они все посходили с ума. Леонид Леонидович кричал из ведра:
— Милости! Прошу милости! — и тоже: — Снимайте! Снимайте!
Массовка визжала, свистела, била в тазы… Дураки!
Вдруг толпа ахнула, заревела: это палач в исступлении от подбадривающего шума толпы, от погребального колокольного звона, от стрекота камеры, объектив которой так и гулял от костра на него, ко мне и к массовке… он плеснул в костер еще добрую порцию керосина. И побежал за другой, хлопотливый.
— Снимайте! Всех! Вся! — утробно вопил Леонид Леонидович, как шлемом, накрытый ведром; но мне стало ясно: все — блеф! Как всегда — блеф! Все — игра, ни на йоту уважения к людям! Я ненавидел его.
Массовка изображала пляску чертей. Дураки, им невдомек, что он и вправду сожжет себя, но не уступит. И все же, и все же… Огонь поднимался к ведру. Бот вообще не было видно из чего они? Долго ли выдержат?.. Вот сейчас он должен сбросить проклятую шубу! Вот сейчас выскочит, кинется в своем шикарном костюмчике прочь, босиком, сдернет ведро с головы, закатается по грязному снегу…
— Идиоты! — заорал оглушительно кто-то и мощной струей из брандспойта сбил яркое пламя. Ведро зашипело, Леонид Леонидович, морщась, отбросил его… — Идиоты! — вопил Стива в горячке и в горячке шибанул струей по толпе. Мне тоже досталось порядком. Затем была тишина, в которой кто-то из них сказал шепотом что-то. Не исключено: тот же Стива. Я не ответил. К чему?
— …Курицу надо изжарить, — сказал я Барону, опускавшему третье ведро возле меня — Сбегай за сковородкой!
Он стал мне послушен. Побежал, топоча подошвами по асфальту. Костер умирал. Дым стелился клубами над мокрой площадкой.
Я сел на ящик-плаху. Подошел со сковородкой Барон.
— На чем жарить-то? Куда ж вы смотрели? На керосине? Будет воунять!
Напряжение еще не отпустило меня.
— Заткнись! — я сказал. — На, возьми шоколад! — Он взял шоколад, сдернул обертку. Скомкал, швырнул ее в разоренное пепелище — этот ворох тряпья, когда-то бывшего беличьей шубкой.
— Так я и знал! — произнес торжествующе.
Он был мне неприятен. Но он был со мной, а мне было трудно.
— Что? — спросил я. — Что? Что «так и знал»?
На нас шла помреж Лицо ее было белее, чем мел. Водянистыми — как две медузы — глазами она смотрела на нас и не видела. Водянистый, суженный к кончику носа взгляд ее пропадал, не достигая меня. Этой ночью я был у нее, ощущение тела еще не забылось. Как зовут ее?
Я приподнялся и, взяв за руку, провел мимо Барона.
Она еле двигалась, рука ее была ледяной, но и мои ноги дрожали. Она не была за меня. Я опустился на плаху.
— Так я и знал! — послышался голос. Раздражающий, резкий, как всхлип. — Так и предчувствовал.
— Что? — я устало спросил.
— А то, что в кино — все обман!
— Почему?
— Потому! — ответил он гордо.
Я вгляделся в него: он был горд, как индюк. Толстая шея, литая валунообразная голова… Однако не может быть так все просто: внешность — суть человека! Не может!
В маленьких недоумевающих глазках чванилось торжество.
— О чем ты?
— О шубе! Где она, шуба-то? Ом-манщик!
— Обманщик, — признал я. — Что поделаешь, шуба — тю-тю! Искусство требует жертв.
Он промолчал.
— Не горюй! Леонид Леонидович даст тебе эту роль, вот увидишь!
— Леонид Леонидович? — переспросил он. — Какой Леонид Леонидович? Где?
Я внимательно посмотрел на него. Привычное выражение недоверия сменилось гримасой испуга. Испуг человека, привыкшего к зигзагам злодейки-судьбы, но вот только что все разгадавшего, и надо же? Оказывается, обманутого этой разгадкой лишь больше!
— Что? — спросил я. — Что? Ты решил, он — т о г о? Что?
— Я бегал за керосином…
— Ты решил, он сгорел?
— У? — сказал он.
— У! — поощрил его я. — Из-за спора со мной? Из упрямства?
— У! — Глаза его округлились. Я оглянулся: сзади меня объявился Пшеничников, постукивая от холода своими родными, не золотыми зубами. Рядом ежился обесшyбевший Леонид Леонидович.
Барон переводил взгляд с режиссера на белые зубы Пшеничникова и снова на Леонид Леонидовича. Повернувшись спиной, я издал куриное квохтанье. Барон заметался. Я забавлялся: ко-ко-ко! Ко-ко… Кудах-тах-тах-тах!
Барон рванулся в толпу.
— Каков этот Арнольд! — сказал я, бодрясь.
— Он еще смеется над ним! — быстро откликнулся Леонид Леонидович. — Написал дохлый сценарий и скалится!