Пар от локомотива уже почти касался их; поезд был совсем близок; они сошли с рельс, чтобы не дать машинисту повода к тревоге. Они стояли и ждали, держа друг друга за руки...
В следующий момент их уха коснулся глухой грохот, и они почувствовали, что настало роковое мгновение. Они ступили на полотно железной дороги и быстро легли между рельсами, крепко прижавшись друг к другу. От приближающегося чудовища рельсы дрожали и гудели, как наковальня под ударами молота.
Юноша улыбался; девушка, обнимая его, прошептала:
— На время двух и трех жизней я твоя супруга, — ты мой супруг, Таро-сама!
Таро не мог больше ответить: несмотря на чрезвычайное усилие машиниста, поезда не удалось остановить, и колеса пронеслись по О-Иоши и Таро, разрезав их, как громадным ножом...
Деревенские жители украшают цветами в бамбуковых вазах надгробный камень, под которым спят, венчанные смертью, любовники. Над их могилой зажигают благовонные травы, творят молитвы.
Это не правоверно, потому что буддизм запрещает самоубийство, а это буддийское кладбище. Но в этих обрядах скрыта глубокая религиозность, заслуживающая уважения.
Вы спросите, почему и как люди молятся этим усопшим.
Не все молятся им; молятся те, кто любит, особенно кто любит несчастно. Остальные лишь украшают их могилу, произнося над нею благочестивые тексты. Но любящие воссылают с этой могилы к небу молитвы о помощи и сострадании.
Я спросил, почему этим усопшим воздают столько почестей, и ответ был таков:
— Потому что они так много страдали.
И кажется мне, что вдохновляет такие молитвы нечто, что древнее и вместе с тем современнее религии Будды, — идея вечной религии страдания.
ГЕЙША
Как тихо начало японского празднества! Иностранец, впервые присутствующий на японском банкете, не может представить себе, как он шумно кончается.
Тихо входят нарядные гости и молча рассаживаются на подушках. Девушки неслышно, скользя по полу босыми ногами, расставляют лакированные приборы на ковриках перед гостями. Сначала в зале только шелест и колыхание, легкое волнение, улыбки — все еле внятно, как в сновидении. Извне тоже не доносится ни единого звука, потому что увеселительные дома обыкновенно строятся вдали от улиц, среди больших тенистых садов. Наконец церемониймейстер, хозяин или устроитель прерывает молчание обычной фразой:
— О-сомацу де годзаримасу га! доцо о-хаши!
С безмолвным поклоном гости берут свои хаши (палочки, служащие для еды вместо наших ножей и вилок) и принимаются за трапезу. Но и хаши в их искусных руках не производят ни малейшего шума.
Девушки наполняют кубки гостей горячим саке; и только после того, как опустеют несколько блюд и осушатся несколько кубков, начинается разговор.
Вдруг появляются с тихим смехом несколько девушек в вале; по установленному церемониалу они кланяются до земли, легко вьются между рядами гостей и начинают угощать их вином с такой грацией и ловкостью движений, как никогда не сумела бы угостить обыкновенная девушка. Они очень красивы, одеты в богатые шелковые одежды, опоясаны как королевы, а их нарядные прически украшены искусственными цветами, роскошными гребнями, шпильками и чудесными золотыми изделиями. Они приветствуют чужих, как старых знакомых, шутят, смеются, издают забавные нежные возгласы. Это нанятые для оживления праздника гейши или танцовщицы (в Киото их называют майко).
Раздаются звуки самизена, и танцовщицы собираются на свободном месте в глубине зала; зал всегда настолько велик, что мог бы вместить больше людей, чем собираются обыкновенно на празднество. Часть гейш под управлением женщины средних лет составляет оркестр — несколько самизенов и хорошенький барабан, на котором играет ребенок. Остальные в одиночку или по парам танцуют. То они быстро и весело пляшут, то принимают лишь грациозные позы. Вот две девушки танцуют вместе — такого соответствия и такой гармонии жестов и па можно достигнуть лишь долголетним упражнением. Но чаще это скорее пластика, чем то, что на Западе принято называть танцами. Пластика, сопровождаемая движением рукавов и вееров, игрой глаз и мимикой, сладостной, нежной, сдержанной, мягкой — совершенно восточной. Гейшам знакомы и сладострастные танцы, но в обыкновенных случаях или перед избранной публикой они воспроизводят прелестные древнеяпонские предания, как, например, легенду о юном рыбаке Урасиме, возлюбленном дочери морского царя; или поют древнекитайские песни, передающие несколькими словами так изящно и живо все то, что волнует человеческие сердца. И все снова наполняют они кубки вином, теплым, золотистым, отуманивающим мысли; быстрее и жарче кровь струится по жилам; будто дымка сновидений отделяет всех от прочего мира, и сквозь эту дымку будничная действительность кажется чудесной, гейши превращаются в райских дев, и в мире разлито блаженство невозможное, несбыточное по естественным законам.