Таким образом молодой учитель, сам того не подозревая, стал, как чудовище, предметом внимательного наблюдения. Но несмотря на это ученики обращались с ним чрезвычайно учтиво. Они следовали китайскому предписанию, воспрещающему «наступать даже на тень учителя». Впрочем, раз он умел преподавать, ученикам-самураям было все равно, человек ли он или нет. Ведь героя Ёсицунэ тэнгу научил владеть мечом; случалось тоже, что существа, лишенные человеческого облика, оказывались учеными и поэтами. Но из-за постоянной маски вежливости за чужестранцем зорко следили, отмечали все его привычки; и конечный результат этих наблюдений и сравнений был для него не особенно лестным. Учитель не мог даже представить себе критики своих учеников; и если бы он, поправляя заданные уроки, понимал то, что о нем говорили, его настроение, конечно, сильно испортилось бы.
— Посмотри-ка на цвет его кожи, — говорили ученики, — сейчас видно, какое у него дряблое тело. Ничего не стоит отрубить ему голову одним ударом сабли.
Раз он вздумал принять участие в их борьбе, в шутку конечно; но мальчики захотели серьезно испытать его физическую силу; как атлет, он в их глазах ничего не стоил.
— Руки-то у него сильные, — говорил один, — но он не умеет помогать всем туловищем; а бедра его совсем слабы, сломать его позвоночник очень легко.
— Я думаю, с иностранцами не трудно сражаться, — заметил другой.
— На саблях сражаться легко, — возразил третий, — но в обращении с огнестрельным оружием они гораздо искуснее нас.
— Этому и мы можем научиться, — молвил первый, — а научившись западному военному искусству, нам нечего бояться их солдат.
— Они не так закалены, как мы, — заметил другой, — они легко устают и зябнут; в комнате учителя всю ночь огонь, а у меня разболелась бы голова, если бы я пробыл пять минут в такой жарко натопленной комнате.
Но, несмотря на столь страшные слова, ученики беспрекословно слушались учителя, и он полюбил их.
В стране произошли великие перемены — нежданно-негаданно, как землетрясение: феодальные владения были превращены в префектуры, привилегии военной касты уничтожены, все общественное здание перестроено на новых основах. Эти события опечалили юношу-самурая; ему, конечно, нетрудно было перенести повинности вассала с феодального князя на государя, и благосостояние его семьи ничуть не пострадало от переворота, но он видел в нем опасность для древней национальной культуры. Этот переворот предвещал неминуемое исчезновение прежних высоких идеалов и многого близкого, дорогого ему. Но он сознавал также, что жалобами не поможешь, что свою зависимость страна может спасти только собственным перерождением. Любовь к отчизне повелевала подчиниться необходимости и готовиться к участию в будущей драме.
В самурайских школах он настолько научился английскому языку, что мог свободно говорить с иностранцами. Он остриг свои длинные волосы, снял сабли и отправился в Иокогаму, чтобы в более благоприятных условиях продолжать изучение языков. Общение с иностранцами уже повлияло на приморское население Японии; оно стало грубым, вульгарным; низший слой общества в его родном городе не посмел бы говорить и вести себя так, как вели себя здесь. Сами иностранцы произвели на него еще худшее впечатление. Был тот момент, когда они еще могли поддерживать тон победителей и когда жизнь в открытых гаванях была гораздо непристойнее, чем теперь. Новые кирпичные здания неприятно напоминали ему японские раскрашенные картинки, изображающие иностранные нравы и обычаи, и он не мог так скоро избавиться от своего детски фантастического представления о «чужих».