Пораженный N. задумался глубоко... ему вспомнились различные милые и трогательные особенности старика: его скромная простая сердечная доброта, услуги, которых никто не требовал и не ценил, его безусловная честность... N. почувствовал что-то вроде стыда, но постарался утешить себя тем, что то была вина самого старика: «Какое он имеет право смеяться мне в лицо, когда я сержусь?..»
Он даже решил извиниться при случае...
Но этот случай никогда не представился больше, потому что в тот же вечер старик по обычаю самураев совершил над собою «харакири».
В безукоризненно написанном письме он изложил причины, побудившие его покончить расчеты с жизнью: получить незаслуженный удар, не отомстив за позор, — это оскорбление, которого самурай пережить не может. Он получил такой удар, и при других условиях, конечно, отомстил бы за позор, — но тут обстоятельства были особые: самурайский кодекс чести запрещает обнажать саблю против человека, которому она в минуту нужды была заложена за деньги. Итак, не будучи в состоянии воспользоваться саблей, чтобы отомстить за обиду, ему ничего не остается, кроме благородного самоубийства...
Чтобы смягчить тяжелое впечатление, вызванное этим рассказом, я предоставляю читателю вообразить, что N. действительно был глубоко огорчен и великодушно позаботился о судьбе родственников покойного. Но пусть читатель не думает, чтобы N. когда-либо мог понять улыбку старика — улыбку, вызвавшую обиду и роковой исход.
Чтобы понять японскую улыбку, необходимо проникнуть в древнюю, самобытную жизнь японского народа. В зараженных современной культурой привилегированных классах ничему не научишься. Глубокое значение расового различия с каждым днем возрастает под влиянием цивилизации.
Вместо того чтобы увеличить обоюдное понимание, она увеличивает пропасть между Западом и Востоком. Иностранцы, наблюдавшие японцев со стороны, придерживаются того мнения, что причина этого отчуждения — чрезмерное развитие некоторых качеств, например, врожденного материализма, еле заметного в низших классах. Это объяснение меня не совсем удовлетворяет, но одно несомненно: чем образованнее по нашим понятиям японец, тем дальше он от нас душою. Под влиянием новой культуры характер его кристаллизовался во что-то своеобразно непроницаемое и жесткое по западным понятиям. По-видимому, душою японский ребенок нам гораздо ближе японца-ученого, крестьянин — ближе государственного деятеля. Между культурным, высокообразованным современным японцем и западным мыслителем нет созвучия интеллектов. Вместо симпатии мы в японце находим по отношению к нам лишь холодную корректную вежливость. И кажется, что то, что в других странах способствует развитию души, здесь — как это ни странно — подавляет его. Мы, на Западе, привыкли думать, что чутко и высоко настроенная душа — следствие развитого интеллекта. По было бы грубой ошибкой применять этот взгляд и к Японии. Даже в школе учитель-иностранец чувствует, как с каждым годом, переходя в высший класс, ученики удаляются от него; в высших учебных заведениях пропасть разрастается еще быстрее, и к поступлению в университет или другое высшее учебное заведение между студентом и профессором устанавливаются только официальные отношения. Эта загадка может быть до некоторой степени физиологическая, требующая научного объяснения. Но разгадку ее прежде всего следует искать в жизненных привычках, унаследованных от предков, и в фантазии, насыщенной представлениями из тьмы глубоких времен. До дна исчерпать этот вопрос удастся лишь, ознакомившись с его естественными причинами, а это не так-то просто.
По мнению некоторых исследователей, современное воспитание в Японии не могло еще поднять душевной жизни до тех высот, на которых вибрирует наша западная душа. Они говорят, что это воспитание было не всеобъемлюще и не мудро, действовало односторонне и в ущерб характеру. Но исходная точка этой теории требует еще доказательства: можно ли вообще создать воспитанием характер? Эта теория не считается с фактом, что лучшие результаты достигаются лишь созданием простора для самоутверждения врожденных наклонностей, а ни системой обучения, какова бы она не была.
Надо искать причину занимающего нас явления в расовых особенностях. Как ни велико будет влияние высшей культуры в будущем, однако от нее нельзя ожидать, чтобы она пересоздала человеческую природу. И не заглушает ли она теперь некоторых неуловимых движений души? Я думаю, что это так, потому что при существующих условиях требования культуры поглощают все духовные и нравственные силы. Весь чудесный древний национальный дух, исполненный терпения, чувства долга, самоотречения, стремился в прежние времена к социальным, нравственным или религиозным идеалам; теперь же, под давлением дисциплины современного воспитания, дух сконцентрировался на достижении единой цели, не только требующей, но совершенно поглощающей все его силы.