Кинъюро, садовник, вчера показал мне ее. Вся чертовщина приехала в наш город на мацури нашего храма. Вечер праздника обещал много интересного и поэтому, как только стемнело, мы отправились к храму; Кинъюро нес зажженный бумажный фонарь с моим вензелем.
С утра выпало много снегу, но к вечеру небо и холодный недвижный воздух стали алмазно-прозрачны. Мы шли по твердому снегу, приятно хрустящему под ногами, и я спросил:
— Скажи-ка, Кинъюро, есть ли снежный бог?
— Не знаю, — ответил Кинъюро. — Есть много богов, которых я не знаю — да и никто не может знать всех богов. Но есть Юки-Онна, снежная женщина.
— Кто же это такое, эта Юки-Онна?
— Это белая женщина, от нее снежные привидения. Она не трогает никого, только пугает. Днем она лишь приподнимает голову, наводит страх на одинокого путника; но ночью она иногда поднимается выше деревьев, смотрит по сторонам и рассыпается снежной метелью.
— А какое лицо у нее?
— Белое-белое, огромное и унылое лицо.
Кинъюро сказал «самушии»; обыкновенное значение этого слова «унылое», но он хотел сказать страшное.
— Кинъюро, а ты ее видел?
— Нет, господин, я сам не видел ее никогда; но отец мне рассказывал, что раз в детстве, перебегая по снегу в соседний дом, где он хотел поиграть с другим мальчуганом, он по пути вдруг увидел огромное белое лицо, которое страшно озиралось кругом. С громким криком он со всех ног пустился бежать, еле домой добежал. Все его домашние поспешили на улицу, чтобы увидеть привидение, но там ничего не было, кроме снега. Тогда они поняли, что мальчик видел Юки-Онну.
— Кинъюро, а теперь она показывается еще иногда?
— Да, те, кто во время дайкана, самой великой стужи, идут на богомолье в Ябумура, те иногда встречают ее.
— Кинъюро, а что там такое?
— Там старый-престарый высоко чтимый храм, посвященный богу простуд, Казэ-но-Ками. Он стоит на высоком холме почти девять ри от Мацуэ. И величайший мацури в честь этого храма празднуют в девятый и одиннадцатый день второго месяца. Много странного случается там в эти дни. Дело в том, что всякий, кто страдает сильной простудой, молит это божество об исцелении и дает обещание во время мацури дойти голым до этого храма.
— Голым?
— Да. На странниках только варадзи да маленький платок вокруг бедер. И вот множество голых мужчин и женщин тянутся по снегу по направлению к храму, а снег в это время года очень глубок. Каждый мужчина несет с собою в дар божеству связку гохей и блестящую саблю, каждая женщина — металлическое зеркало. В храме их встречают жрецы и совершают странные ритуалы: по старинному обычаю они представляются больными, ложатся на пол, стонут, охают и глотают лекарства, приготовленные из растений по китайским рецептам.
— Но разве никто не умирает от простуды, Кинъюро?
— Нет, наши земляки в Ицумо закалены. Кроме того, им делается жарко от быстрого бега; а на обратном пути они кутаются в толстое теплое платье. Но иногда на пути им показывается Юки-Онна.
Улица, ведущая в мийа, была освещена двумя рядами бумажных фонарей, расписанных символами. Огромный двор храма был превращен в целый город передвижных палаток, лавочек и эстрад. Несмотря на холод, была неимоверная давка. Казалось, что на сей раз кроме привычных зрелищ, притягивающих толпу во время мацури, готовится еще нечто особенное. Среди обычных great attractions я напрасно искал девочку с оби — кушаком из живых змей, но вероятно для змей было слишком холодно. В толпе мелькало множество прорицателей, скоморохов, акробатов и плясунов; был там фокусник, который из песка делал фигуры, был зверинец с австралийским эму, была пара огромных дрессированных летучих мышей с островов Лью-Кью.
Я отдал должное богам, накупил оригинальных игрушек и отправился с моим спутником в царство нечистых духов. Это большое здание, которое иногда отдают под такие предприятия.
На вывеске красовались слова, писанные огромными буквами «Ики-Нингио» — «Живые фигуры», нечто вроде наших паноптикумов. Но японские произведения, хотя и не менее реальны, однако из гораздо более дешевого материала. Мы купили два деревянных билета по одной сене, зашли за занавес и очутились в длинном коридоре, разделенном на маленькие, крытые рогожей комнатки. В каждой комнатке в соответственной декорации находилась группа фигур в человеческий рост. Первая группа — двое мужчин, играющих на самизене, и две танцующие гейши — показалась мне не заслуживающей особого внимания. Но Кинъюро мне объяснил, что, судя по объявлению, одна из фигур была живою. Напрасно мы старались заметить какого-либо предательского движения или хотя бы дыхания. Но вдруг один из мужчин с громким смехом замотал головой, заиграл и запел. Он так хорошо сыграл роль безжизненной куклы, что я положительно не верил глазам.