— Прекрасно, Кинъюро, — ответил я, — заплатим две сены и отправимся в ад!
Мы вошли в большое помещение, где стоял непонятный оглушительный шум, свист, лязг и треск. Этот шум производили невидимые колеса и цепи, которые двигали целым полчищем маленьких куколок; эти фигурки изображали на низких эстрадах все, что творится в аду.
Прежде всего я увидел старуху Соца-Баба, хозяйку подземной реки, которая отбирает платья у покойников; платья висели за нею на дереве. Она была огромная, вращала зелеными глазами, скрежетала длинными зубами, а маленькие беленькие души трепетали пред нею, как крылья бабочек. Несколько поодаль восседал Эмма-Дай-О, великий властитель ада, и свирепо мотал головой. Справа от него, на треножнике, как волчки, кружились головы свидетелей, Кагухана и Мирумэ. Слева черт распиливал душу на части, и дальше рядами тянулись все адские пытки. Один из чертей вырывал язык у лгуна, привязанного к столбу. Он делал это медленно, искусно, понемногу; язык уже становился длиннее самого мученика; другой черт толок душу в ступе и производил при этом такой адский шум, что заглушал все остальное. Немного дальше мы увидели человека, которого заживо пожирали две змеи с женскими головами — белая и голубая. Белая змея при жизни была его женою, голубая — любовницей. Все средневековые японские пытки проходили пред нашими глазами. Насладившись вдоволь всеми ужасами, мы на прощание навестили Сай-но-Кавара и увидели Джизо с ребенком на руках, окруженного толпою детей, которые около него искали спасения от чертей, преследовавших их, страшных, с искаженными лицами и поднятыми дубинами.
Но ад оказался ужасно холодным; я удивился такой неподходящей температуре и мне вспомнилось, что в распространенных иллюстрированных книжках о Дзигоку я никогда не встречал адских пыток морозом. Правда, индийский буддизм рассказывает и о холодных адах. Есть, например, ад, где губы грешников так замерзают, что могут только пролепетать «Аа-та-та», почему и ад этот называется «Атата»; а в другом примерзает язык и грешники только и могут пробормотать «Аа-ба-ба»; ад этот называется «Абаба». Там же говорится о Пундарика или большом белом лотосовом аде, где вид обнаженных морозом костей напоминает «цвет белого лотоса».
Кинъюро предполагает, что и японский буддизм признает холодные ады, но, наверное, ничего не знает об этом. Я же не думаю, чтобы холодный ад мог испугать японцев. Они так любят холод, что пишут стихи на китайском языке о прелести снега и льда.
Из ада мы попали на волшебный фонарь; там было еще просторнее и еще холоднее. Японские волшебные фонари почти всегда интересны, и особенно потому, что тут мы видим удивительную национальную способность приспособлять западные переживания к восточным вкусам. Эти представления всегда драматичны. За кулисами кто-нибудь произносит диалог, а действующие лица и декорации проходят перед нашими глазами, как прозрачные тени. Поэтому особенно удаются фантастические пьесы, где фигурируют привидения и духи; они пользуются особенным успехом.
Было так холодно, что я после первой драмы сбежал. Вот ее содержание:
Первая сцена: красивая крестьянская девушка с престарелой матерью сидят у себя дома. Мать судорожно рыдает и отчаянно жестикулирует. Из отрывочных, прерываемых рыданием слов мы узнаем, что девушка обречена на жертву Ками-сама в одиноком храме в горах. Этот Ками-сама — злой бог. Раз в год он мечет стрелу в крышу крестьянского дома; это значит, что на него нашел аппетит — съесть девушку. Если ему не пришлют сейчас же намеченной жертвы, он уничтожит посевы и скот. Мать плачет, рвет свои седины — и уходит. Уходит и девушка, поникнув головкой, — олицетворение обворожительной покорности.
Вторая сцена: перед харчевней на улице цветущие вишни. Входят кули, неся бережно, как носилки, большой ящик; надо предполагать, что в ящике сидит девушка. Ящик ставят на пол. Рассказывают все болтливому хозяину харчевни. Входит благородный самурай с двумя саблями. Спрашивает, в чем дело и что это за ящик. Узнает все сначала от кули, потом от болтливого хозяина. Взрыв негодования. Уверение, что Ками-сама — добрые боги и не едят девушек, а данный Ками-сама — диавол, а диавола надо убить. Приказывает открыть ящик. Посылает девушку домой. Сам лезет в ящик и приказывает кули под страхом смерти нести его к храму.
Третья сцена: кули с ящиком приближаются к храму. Ночь. Лес дремучий. В страхе кули роняют ящик и убегают. Ящик остается один в темноте. Появляется привидение, все белое, закутанное в прозрачное покрывало. Сначала жалобно стонет, потом отчаянно воет. В ящике ничто не шевелится. Привидение откидывает фату и показывает лицо — череп со светящимися фосфором глазами. (Публика единогласно издает крик: «А-а-а-а-а-а!») Привидение показывает руки — страшные, обезьяньи, с когтями. (Снова зрители издают крик: «А-а-а-а-а-а!») Привидение приближается к ящику, прикасается к нему, открывает его! Оттуда выскакивает благородный самурай. Сражение. Бой барабанов, как на войне. Благородный самурай искусно пользуется приемами рыцарского джиу-джитсу, бросает диавола на землю, торжествующе топчет его ногами, отрубает ему голову. Голова тотчас же растет, достигает величины дома, хочет откусить голову благородного самурая. Самурай разрубает ее своей саблей. Голова, извергая огонь, катится по земле и исчезает. Finis. Exeunt orones!