Эрде Анна
Душечка-Завитушечка
Душечка-Завитушечка появилась на свет в особой области, простирающейся между редковатым смешанным Лесом и Пшеничным Полем. Местность эта, именуемая Опушкой, была отделена от Поля плотно утрамбованной дорогой, а от Леса непреодолимыми противоречиями. Между Опушкой и Лесом не сложилось тёплых родственных отношений. Лес издавна не желал признавать Опушку частью себя, а та в ответ на отторжение провозгласила свою независимость от Леса.
Первый росток Душечки-Завитушечки, нежный и робкий, показался в тени единственного на Опушке дерева. С точки зрения хвойно-лиственного Леса, здесь всё было не так, как надо, и дерево, выбившееся из общего лесного массива, тоже выросло не по правилам. На Опушке непонятным образом оказалась Ива, место которой было возле пруда, на худой конец у речки, но никак не тут, где и ручья-то приличного отродясь не пробегало.
Нововзошедшую Душечку-Завитушечку не волновали сложные геополитические проблемы Опушки, она простодушно тянулась к солнцу и радовалась каждой минуте бытия. Тянуться ей пришлось, двигаясь не вверх, а в сторону, уходя от Ивовой тени, и поэтому её сначала называли Болявкой лежачей, а позже Живучкой ползучей. Она изо всех своих силёнок стремилась к свету, цепляясь крошечными усиками за комочки земли, камешки, выступы корней. Когда верхушка её стебля, которую по причине горизонтального положения стоило бы называть передним концом, добралась, наконец, до освещённого солнышком места, Душечка-Завитушечка необыкновенно похорошела, и тут же засобиралась расцвести. Хорошенькие розовые бутончики стали появляться на её лежачем стебле, кривоватом и слабом.
Душечка-Завитушечка не знала, к какому семейству она принадлежит, и ей не у кого было расспросить про своё генеалогическое древо, но она не сомневалась в том, что, когда вырастет, станет благородным кустом. Лёжа на земле, находясь на самой нижней ступеньке иерархической растительной лестницы, она любила помечтать о своих будущих высоких и сильных стеблях, унизанными шикарными соцветиями. Душечка-Завитушечка немного освоилась на свету, и попыталась потянуться к небу, как это делали все опушечные травы и цветы. Попробовала раз, попробовала другой, третий, но ничего не вышло — она не сумела оторваться от земли. «Должно быть, я совсем ослабла, пока жила в тени. — Вздыхала Душечка-Завитушечка. — Вот если бы на первых порах мне оказали межвидовую поддержку! Я только приподнялась бы чуть-чуть, а уж дальше всё пошло бы естественным образом». Но никто не отзывался на её просьбы о помощи, все были заняты делами, какие обычно наваливаются в самом начале лета. Травы спешили расти и наливаться земными соками, цветы деловито распускались и готовились к главному событию своей жизни — перекрёстному опылению.
Население Опушки бестолково ликовало, возбуждённо шумело на ветру, тихими ночами, утомившись от событий, безмятежно засыпало. Только оставшаяся позади Душечки-Завитушечки одинокая Ива не разделяла всеобщего растительного энтузиазма, вздыхала и грустно шелестела листвой, да папоротники, обосновавшиеся по самой кромке Леса, сохраняли невозмутимость. Здесь одним только папоротникам была ведома тайна, откуда и куда они растут. Этим представителям одного из древнейших родов было доподлинно известно, что всё проходит, пройдёт и лето, и они не видели смысла в повседневной суете сует на Опушке.
Душечка-Завитушечка не слушала рассуждений мудрых папоротников, у неё и так с некоторых пор не получалось ликовать, безо всякой там философии — разрастающиеся травы с каждым днём всё беспощадней загораживали её от солнца. Бутончики Душечки-Завитушечки, уже набравшие цвет, не могли распуститься при таком положении вещей. Она имела все основания считать, что не живёт насыщенной жизнью, а влачит жалкое существование, причём влачит в буквальном смысле — по земле.
Тем не менее, Душечка-Завитушечка росла, и, стало быть, двигалась. Однажды она выбралась на тропинку, где её могла раздавить любая неосторожная или злонамеренная нога, но где было много солнца, так необходимого Душечке-Завитушечке. Жадно впитывая свет, она скоро смогла поднять поникшую, было, головку, и увидела невдалеке от себя Пшеничный Колос, которого шальным ветром занесло на их Опушку. Как он был прекрасен! Благородная красота Колоса поразила всё существо Душечки-Завитушечки. «Пусть меня заклюют птицы, — подумала она, — но я должна пойти и преклониться перед этим совершенным созданием природы». И без долгих рассуждений она повернула верхушку стебля в сторону одинокого красавца.
Душечка-Завитушечка, оказавшись рядом с сияющим на солнце Колосом, не стала сдерживать нахлынувших эмоций, а принялась без устали восхвалять его неисчислимые достоинства. Колос смущался, но в глубине стебля считал, что всё, что говорит ползающее возле него странное создание природы, в общем и целом соответствует действительности. «А она неглупа, — думал Колос, — а уж как мила! Душечка просто». Собственно, пшеничный Колос и начал называть её Душечкой. После того, как она выбралась из затенённого Ивой места, обидным именем «Болявка лежачая» её уже не звали, а вот грубоватое «Живучка ползучая» приклеилось надолго. Теперь она стала Душечкой, у неё появился друг, и не какой-то местный лопух, а залётный принц.
Колос давно присматривал близкое по духу существо, которому можно было поведать о своей великой миссии. Поразмышляв, Колос решил, что Душечка как нельзя лучше подходит на роль наперсницы. Так они сошлись. Колос открывал ей заветное — рассказывал, что в скором будущем он станет родоначальником Второго Пшеничного Поля, которое, вытеснив все местные сорняковые травы, раскинется на Опушке. Душечка обвивалась вокруг Колоса, распускала и распускала мелкие розовые бутончики, радостно ощущая себя подругой жизни выдающегося растения. Она млела от величия задумок Колоса, набиралась возле него ума, расширяла свой словарный запас, и неустанно окутывала его собой, вкладывая в это занятие всю преданность, на какую была способна. Всё больше проникаясь планами супруга, Душечка не замечала в нём перемен, не обращала внимания на то, что он ниже и ниже наклонялся к земле, не чувствовала, что его всё сильней шатает на ветру. А самому Колосу некогда было обращать внимания на столь приземлённые вещи — он был всецело поглощён подготовкой к великому служению. Но однажды, когда Колос в своих рассуждениях дошёл до пузырей земли, о которых не мог говорить без волнения, он вдруг остановился на полуслове, прохрипел «…воздуху …», сломался и упал на землю.
Душечка была безутешна. Она слабела и увядала, день и ночь оплакивая супруга. Росший неподалёку Крапивный Куст, хулиган и задира, которого все называли просто Крапивкой, был до глубины корней потрясён силой её скорби. Непривычно тихий и смущённый Крапивка пытался поддержать Душечку, но, конечно, у него это выходило неуклюже — ведь он был сорняком, а не высококультурным растением, вроде пшеничного Колоса. «Почему мир устроен так несправедливо? — Скорбно думала Душечка. — Вот этот, примитивно-крапивный, живёт себе и радуется. А он, прошедший через тысячелетнее культивирование, он, который мог осчастливить Опушку, не выдержал естественного отбора».
Крапивка, не оставлявший попыток утешить вдову, как-то раз случайно дотронулся до её тонкого стебелька своим листом — и Душечку обожгло! В этом дикорастущем чудовище ей внезапно открылась бездна брутального обаяния. А Крапивка замер в нерешительности — не мог понять, показалось ли ему, что эта элегантная, образованная, глубоко чувствующая дама ответила на его случайное прикосновение, или он всё же принял желаемое за действительное. Крапивка как можно непринуждённей, как бы дружески, погладил своим грубым листом один из розовых Душечкиных цветков, и — о, чудо! — сомнений больше не оставалось — она ответила ему едва заметным движением лепестков. События развивались стремительно: Душечка, не помня себя, обвивала Крапивкины стебли, постанывая от сладкой боли его жгучих ласк. Нежные усики цепко охватывали всё больше и больше крапивных веток, проникали в самые потаённые уголки куста — Душечка смело и страстно познавала своего возлюбленного. « Хочу, чтобы ты весь был мой, весь, весь!», — потеряв стыд, шептала она крапивным листам. А он жарко целовал её вьющиеся усики и говорил, задыхаясь от наслаждения: «Ух, какая ты клёвая! Завитушечка моя … Душечка-Завитушечка … ». Так она обрела своё полное имя, сохранившееся до конца её дней.