Женщина кивнула.
— Красивая анаграмма. И означает она, как я понимаю, то же самое?
Рената кивнула еще раз, а взгляд ее читал в его душе, и Дмитрий не закрывался.
— О, зима меня заморозь! Как все это тоскливо... Когда собираемся начать говорить, мой солнечный зайчик?
Она многозначительно улыбнулась и пожала плечами.
— Рэй-эн-та… — пробормотал он. — Танэ-Ра… Танрэй… Нефернептет… Нереяросса… Я не упомню всех твоих имен, многоликая. Ты так старательно пряталась и обманывала меня, но по закону отражения бежала не от меня, а ко мне… Всегда… Бе-бе! — Дмитрий криво ухмыльнулся и сжал игрушечного чертика, что болтался под зеркалом заднего вида; мохнатый уродец с высунутым раздвоенным язычком противно пискнул. — Душновато, да? Последние дни особенно тяжелы... Помнишь?
Рената безмолвно двинула губами.
— По-о-о-омнишь! — с удовлетворением констатировал Дмитрий. — Эту — твою, кстати — песню я спел тебе тогда, в царских покоях… вот так же, перед грозой… в тишине…
Она помрачнела. Он коснулся ее волос, ниспадавших на шею обильными золотыми струями, подцепил пальцем тоненькую цепочку с подвеской-крабиком, слегка, будто невзначай, задел Ренатину щеку, и рука его, скользнув по плечу молодой женщины, безвольно упала вниз:
— Я всегда скорблю о том дне… Возможно, это было самое лучшее, что происходило в моей жизни — до и после… И, как мифический преступник Тассатио, я веду отсчет от той ночи… нашей с тобой ночи, помнишь? Мне бы снять шлем да сдохнуть — раз и навсегда сдохнуть. Так все надоело…
И Дмитрий с удивлением ощутил страшную тошноту. Рената улыбалась.
— Нет, сейчас… еще… рано! — сдерживаясь через слово, почти простонал он. — Перестань, сестренка… Не балуйся… — Дмитрий прижал руку к губам. — Это… опасная игра, а ты… не готова к ней…
В глазах Ренаты читался вызов. Молодой человек отрицательно повертел головой:
— Нет, нет! Оставь мое — мне!
Спазм скрутил его. Дмитрий согнулся, зажимая рот обеими ладонями. Из глаз его брызнули слезы. Он собрал все силы, чтобы удержать Разрушителя на прежнем месте.
Рената быстро открыла дверцу и выскочила наружу.
Дмитрий отдышался, тяжело откинувшись на спинку кресла. Глаза его залила чернота:
— Это хорошо, что ты молчишь, звезда Севера! Это хорошо, ибо все, что ты смогла изобрести — это язык, похожий на смесь щебета птиц и предсмертных хрипов бешеной собаки! — прозвучало из его уст на языке Оритана, но фраза была услышана лишь качающимся под зеркалом чертенком.
— Рената! — Марго появилась в дверях операторской, как недобрый вестник: начальница очень редко заходила в этот кабинет.
Рената оторвалась от работы и не сразу поняла, отчего так тревожно лицо подруги.
Марго мотнула головой, приглашая следовать за собой. В коридоре она коротко бросила:
— Тебя спрашивает Людка. Ничего не знаю, но, судя по голосу, что-то серьезное…
— Рената Александровна? — послышался в трубке плачущий голос Людмилы.
Та издала утвердительное мычание.
— Я не знаю, как это получилось. Саша пропал.
Людмила отвлеклась лишь на пару минут. Только что, казалось бы, сын Ренаты играл на лужайке в парке — и тут его не стало. Он будто растворился в воздухе. Няня обежала весь парк, и никто не мог дать ей вразумительного ответа по поводу маленького мальчика, которого она искала.
Рената беспомощно обернулась и посмотрела на Марго. Та пожала плечами, не понимая, в чем дело. Она склонилась над столом, пряди темных волос упали ей на лицо. На фоне белых панелей, которыми были отделаны стены кабинета, Марго выглядела черной кляксой. И было что-то знакомое во всем ее облике, что-то пугающее…
— Что мне делать, Рената?! — продолжала взывать Людмила. — Может быть, вызвать милицию?
— Езжай домой, — посоветовала Рита Ренате и, взяв из рук подруги трубку, сказала няне: — Мы сейчас приедем.
Рената закрыла лицо руками. Сюжет из ее кошмаров, в котором она теряет сына, в котором происходит страшный катаклизм, а она ищет и не может найти Сашу, даже не представляя, где он, вдруг с невероятной жестокостью воплотился в реальность. Так, что даже не верилось…
— Давай, мать, давай! — Рита быстро вскочила с места, обняла подругу за плечи и повела ее к своей машине. — Гроссман так и не появился?
Рената неспособна была даже двинуть головой.
Холод. В их доме царил холод и космическая пустота. А Людмила плавала в ней, словно обмороженный кусок астероида — лишняя, неестественная…
Ренате хотелось спрятаться и не слышать лопотания подруг. Они обе ничего не понимали. Всё, что предлагали Люда и Марго, заведомо было глупостью. Рената поняла главное. Она осталась один на один с этим миром — как тогда, когда рожала сына. И этот мир, чуждый и незаинтересованный в ее существовании, снова равнодушно смотрел на нее…
«Уйдите!» — жестом попросила она и, свернувшись на постели, замерла.
Няня и Марго переглянулись.
Не поможет никто. Только она сама…
Рената протянула руку и надавила пальцем на кнопку телепульта. Экран засветился, но звук прорвался в тишину квартиры секундой раньше:
— «Слава безумцам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец! Слава мудрецам, которые живут себе, как будто бы они бессмертны!»
Захаровская экранизация сказки Шварца. Бородатый красавец-Янковский в стеганом халате на фоне декораций, облизываемых безжалостными языками огня. И тревожная, безумно прекрасная, но тревожная музыка «за кадром»…
А когда ты знаешь, что бессмертен? А когда знаешь, что любовь твоя — лишь песчинка в причинно-следственной цепочке бытия? А когда понятия «безумец» и «мудрец» становятся тождественными?
И трещит по швам, сгорает привычная картина мира. И снова хочется отринуть откровение, перестать знать о бессмертии, прекратить борьбу с самим собой…
О, Саша! О, Тассатио! Мятежные душа и сердце! Наконец я поняла вас, предел вашего мужества и безрассудства! Вы живете с этим так давно, что даже Природа потеряла бы всякую надежду. А вы живете, верите, любите, надеетесь…
Первое же озарение, первый же лучик истинной Памяти поверг меня в состояние, когда кажется, что ты постигла все, что теперь — лишь замереть и уйти, уйти в небытие, навсегда, храня внутри себя эту безбрежную вселенную… Это случилось со мной уже так давно, и я с трудом заставила себя перешагнуть неведомый рубеж. Только ради сына, который держал меня здесь, который не давал закрыть глаза, спрятаться, увлечься фантомной идеей спасенья через очередную гибель.
Пустыми глазами смотрела Рената в мерцающий телеэкран…
ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ИЮЛЬ. МЮНХЕН
Кажется, на этот раз операция помогла. Андрей уже вставал и мог изредка прогуливаться по маленькому больничному парку. Это лето в Германии выдалось на редкость дождливым, прохладным, неласковым, но Серапионов был рад любой погоде, потому что способность двигаться возвращалась к нему, а боли понемногу отступали.
Пациенты-немцы с удивлением смотрели из окон своих палат на странного человека, бродившего под дождем.
Андрей подходил к арке ворот, с которой стекали капли, подставлял руку и смотрел, как растекается влага по коже. В последний раз он делал так много лет назад, будучи мальчишкой.
Сегодня дождь лишь накрапывал, и в парке Серапионов был не один…
…Виктор Николаевич Рушинский оставил свой автомобиль на парковке, ровный асфальт которой расчерчивали яркие линии. Машины посетителей стояли по одну сторону, машины медперсонала — по другую. Ровными рядами, как на плацу.
Рушинский усмехнулся, по привычке заблокировал дверцы (хотя здесь это была лишняя мера предосторожности) и взял карточку из рук дежурного.