— Он что-то типа гнома или гоблина? — уточнил я.
Проклятый покачал головой, добавив:
— Вовсе нет. Нам говорили, что когда-то давно он был профессором местного университета, и очень любил науку. И любовь эта была такой сильной, что он несколько лет подряд не выходил из подвалов старинной библиотеки, где хранились самые древние фолианты. Говорят, что его глаза, привыкшие к полумраку, перестали выносить солнечный свет. И он закрылся в одном из подвалов. А когда узнал тайну мироздания, то просто не смог вернуться обратно к людям. И вскоре превратился в ворчливого городского духа.
Рука Проклятого осторожно коснулась странного знака на камне, покрытого густым, серым мхом.
— То есть, получается, эта история правдивая? — не поверил я.
— Более чем, — раздался из полумрака чей-то низкий, хриплый голос. — Потуши факел, Проклятый. Я не выношу его блики.
Коридор мгновенно погрузился во тьму.
Я услышал быстрые шаги и твердый голос душеприказчика:
— Пойдем.
Когда глаза привыкли к мраку, мне удалось различить впереди нас очертание маленькой фигуры, в которой легко угадывался мифический профессор Лоцлаф. Или тот кем он стал после своего отречения от поверхности.
Мы долго плутали по смердящим коридором, пока не оказались в крохотной комнате. Посредине возвышался массивный деревянный стол, и благодаря наполовину догоревшей свече, чье пламя трепетно боролось с темнотой, я заметил на столешнице толстенный фолиант в старом кожаном переплете.
— Присаживайтесь, — слегка прихрамывая, Лоцлаф обошел стол и сел в дальнем скрытом тьмой углу. Мы устроились на огромных резных стульях напротив.
— Не думал, что вновь увижу тебя в стенах города, — равнодушно произнес профессор.
— Твой брат Воцлав тоже был удивлен, — сдержанно ответил Проклятый.
— Не удивительно. Значит ты последний из выживших?
Даже в полумраке я заметил, как Лоцлав уставился на щеку душеприказчика. Цифра один засверкала сильнее — ярче одинокой свечи, полностью озарив мрачную комнату.
— Как тебе удалось вернуться?
— Интересуешься, чтобы донести новость Хозяину? — рука Проклятого незаметно для Лоцлава коснулась лезвия меча.
— Ни мне, ни Воцлаву он не Хозяин. Это ваши беззащитные душонки должны дрожать, заслышав его неровную поступь. Нам с братом он не указ. Пока стоят крепостные стены, ни один служитель тьмы не тронет духов города.
— Кто убил моих братьев?
— Даааа, — протянул профессор. — Я ждал этого вопроса. Тебе страшно, учитель. Очень страшно… Умереть, будучи мертвым, это наверное ужасно глупо. Или ты все еще трясешься за свою никчемную душонку?
— Меня давно не интересует собственная судьба, — не раздумывая, ответил Проклятый.
— О, какие громкие слова, — усмехнулся Лоцлав. — Только скажи, с какой стати мне помогать тебе?
Проклятый молчал.
Я нащупал суму и, открыв ее, достал бумагу и карандаш.
— У меня есть плата за вашу помощь…
Дальше все происходило на уровне сна и яви. Грифель быстро заскользил по чистому листу.
Профессор внимательно следил за моими едва уловимыми движениями, не произнося ни слова. Только когда рисунок был закончен, полную тишину нарушил смех: профессор был не в состоянии сдержать эмоции.
— Ты хотел купить меня своей бестолковой мазней, — продолжая смеяться, выдавил из себя Лоцлав.
Я взглянул на лист бумаги и ужаснулся, вместо четких линий и изящных изгибов, перед моим взором предстал лишь серый круг, будто я не рисовал, а всего-навсего расписывал карандаш.
— Вот, держи, — немного помедлив, Проклятый протянул Воцлаву аккуратно сложенный лист.
Смех прекратился также внезапно, как и начался.
Дрожащая рука потянулась к бумаге, и я впервые смог рассмотреть лицо профессора. Он походил на крота — человеческое лицо за долгие годы, проведенные среди темноты и сырости, приобрело черты животного; невероятно большие черные глаза, одутловатое лицо с длинным носом и острыми иглами усов.
— Откуда у тебя это? — я заметил в его голосе дрожь.
— В мире, где все мертво, только что-то живое имеет вес, не так ли? — слегка прищурившись, скорее не спросил, а уточнил Проклятый.
— Тебя ищет прислужник Хозяина, — взглянув на рисунок, ответил Лоцлав. — Убить его не возможно. Порождение тьмы бессмертно, тем более в его собственной епархии. Но у тебя есть одно преимущество. Он не знает, что тебе удалось проникнуть в город. Торопись, если хочешь исполнить свое предназначение.
Искусство созидать что-либо не редко называли истинным волшебством. Умело складывать слова или изображать мир с помощью кисти и красок, либо выражать весь калейдоскоп чувств при помощи музыки, всегда заставляло простой люд восхищаться и восклицать от радости. Положительные эмоции переполняют нас, а жизнь еще долгое время источает радужные краски воспоминаний. Но в мире мертвых нет места светлым чувствам, а все что связано с искусством, скрыто паутиной и беспощадным саваном времени. Даже музыкальный инструмент остается здесь немым, словно страшась произнести в этом ужасном месте хотя бы один короткий звук. И никакое золото мира неспособно купить воздушную мелодию или набросок прекрасных стихов. Среди смерти и бесплодия, где нет ничего живого, только отголоски реального мира имеют настоящую ценность.