Проводив Солонцеву до дверей, Георгий Николаевич, задержав, прощаясь, ее руку в своей, небрежно, как само собой разумеющееся, сказал:
— Мы с вами хорошо поговорили, Вера Павловна, но знаете, как на Востоке говорят? Неоконченный разговор подобен речке, пропавшей в песках. Есть предложение: если вы свободны, я заеду сегодня за вами часам к восьми, и мы rio-студенчески посидим где-нибудь. Не знаю, как вам, а мне с вами было легко и хорошо. Да и для дела полезно. Я давно уже собираюсь посмотреть ваш комбинат, а тут его полпред прибыл. Вот вы мне и выложите всю, так сказать, неофициальную информацию… Ну как, принимается мое предложение?
Солонцева снова смутилась, щеки ее нежно заалели. Но потом, справившись со смущением, она сказала просто:
— Хорошо, Георгий Николаевич, я вас буду ждать.
Жену свою, Ольгу Григорьевну, Георгий Николаевич не любил. Женился он на ней, когда Аленка — так звали ее подружки — была плотненькой, свеженькой хохотушкой, лаборанткой в научно-исследовательском институте, и ему, уставшему от обременительности мимолетных увлечений, показалось, что Аленка и есть та самая единственная, которую он так долго искал. Но, увы, его «единственная» после того, как стала женой, быстро растолстела, обабилась и превратилась во властную, капризную матрону, в типичную, по мнению Георгия Николаевича, жену-потребительницу, для которой муж сначала добытчик, а потом уже товарищ и друг.
Это было не так, вернее, не совсем так, — у Ольги Григорьевны просто появилось так много забот, подлинных и кажущихся, связанных с домом, с хозяйством, с воспитанием сына, что она слишком быстро и преждевременно очерствела и огрубела от «постепенного холода» семейного быта.
Когда Георгий Николаевич пришел к выводу, что им сделана роковая и, главное, такая банальная ошибка, было уже поздно. Вырос сын — нынешний Боб, студент-второкурсник, да и развод представлялся делом слишком трудным и нервным. Георгий Николаевич махнул на все рукой и стал жить, как живется, по течению.
Замелькали интрижки, завязывались и быстро развязывались случайные связи, — на длительные романы Георгий Николаевич из осторожности сознательно не шел.
Сейчас Ольга Григорьевна находилась в очередной курортной поездке, так что бдительного, недреманного ока супруги можно было не опасаться.
Домой из министерства Георгий Николаевич вернулся к шести часам вечера. Дверь ему открыла Раиса Александровна, дальняя родственница Ольги Григорьевны, мышиной тихости старушонка и одетая к тому же во все серое, мышиное.
— Ольга Григорьевна не звонила? — спросил ее Георгий Николаевич.
— Не звонила! — ответила Раиса Александровна испуганно, словно это она была виновата в том, что Аленка не звонила из своего Кисловодска, и стремительно ушмыгнула на кухню. Она побаивалась Георгия Николаевича и не любила его.
Георгий Николаевич принял ванну и в купальном махровом халате прошел к себе. Лег на диван, закинув руки за голову, — стал думать о встрече с Солонцевой. Всего лишь несколько часов тому назад в его кабинет вошла эта женщина, о существовании которой на белом свете он и понятия не имел, а сейчас она не выходит у него из головы. Почему? Что в ней есть такое?! Особенная чувственная изюминка, что ли? Возможно, но надо проверить! В том, что такая «проверка» произойдет именно сегодня вечером, Георгий Николаевич не сомневался.
Пришло время отправляться на свидание с Верой Павловной. Георгий Николаевич поднялся, сбросил халат, надел чистую сорочку, повязал любимый красный с темно-серыми полосками широкий галстук и, стоя перед зеркалом, стал жесткой щеткой приглаживать свою все еще густую сивую шевелюру.
Вошел Боб — узколицый, бледный, ни в мать, ни в отца, изящный юнец в расклешенных брюках и пушистом спортивном свитере. Он посмотрел на отца оценивающим, критическим взглядом, небрежно бросил:
— Ставлю десять против одного, что ты идешь еа свидание, папахен!
— Полегче на поворотах, — сквозь зубы сказал Георгий Николаевич, продолжая орудовать щеткой.
— Вот возьму и настучу матери, когда она приедет, чем ты занимался без нее!
— Я тебе так настучу — до новых веников не забудешь!
Боб не огрызнулся, как обычно («Поджал хвост, как шакал!» — подумал Георгий Николаевич), а постоял молча — руки в карманах, — потом сказал:
— Галстучек смени. Этот пора уже мне подарить!
— Брысь отсюда!
Боб сделал гримасу обиды и удалился.
Последний взгляд на себя в зеркало: как будто все в порядке, можно ехать. В прихожей Георгий Николаевич сказал метнувшейся ему навстречу из кухни Раисе Александровне: