Бабка Лизавета Жерделиха говорит про Симу так:
— Симка аккурат как я, когда была молодая, только она беленькая, а я чернявенькая.
Я говорил уже, что слава ансамбля «Зерно» докатилась до Москвы и он был приглашен на гастроли в клубах столицы.
Вся Батьковская вышла провожать своих артистов. На перроне станичного вокзала построился духовой оркестр того же Дворца культуры. Мальчики с красными пионерскими галстуками на тонких шейках, с лицами, такими многозначительными и философски глубокомысленными, какие бывают только у музыкантов-духовиков, когда они дудят в свои трубы, непрерывно шпарили торжественные марши. Солнечные блики плясали на пылающей меди их инструментов.
Ну конечно, бабка Лизавета Жерделиха была тут же. Она расцеловалась с Симкой Безручко, попрощалась за руку с Василием Архиповичем, пожелала всем «ни пера, ни пуха» и ушла, не дождавшись отправления поезда, — боялась, что разволнуется и расплачется, когда состав тронется, не хотела, чтобы люди увидели ее слабость.
В Москве гастроли батьковского ансамбля «Зерно» проходили с большим, настоящим успехом. Заключительный концерт ансамбля на сцене одного из крупных столичных клубов был даже включен в программу телевидения.
...В фойе станичного Дворца культуры, где стоит новенький «Электрон» набралась, тьма народу. Пришла и бабка Лизавета, села на услужливо поданный ей кем-то стул, поставила прямо перед собой батожок и так сидела, скрывая волнение, прямая, недоступная, молчаливая: ожидала начала выступления «своих пострелят»— так она называла колхозных артистов, когда бывала ими довольна.
Наконец диктор объявил то, что положено было ему объявить, и на экране возникла пустая сцена с разрисованным задником. Сидящие в фойе станичного Дворца культуры дружно ахнули, когда рассмотрели этот задник. Расписан он был в условной манере, легким стилизаторским штрихом. Тут были все обязательные атрибуты украинской деревенский старины: колесо от телеги, плетень с нацепленными на колья глиняными глечиками и макитрами, клуня под соломенной крышей, одинокий подсолнух.
Кто-то рассмеялся, кто-то тихо ругнулся. Потом все заговорили разом:
— У нас людей в поле на работу в городских автобусах возят, а они тележное колесо вспомнили!
— Соломенных крыш в станицах днем с огнем не найти!
— И плетней таких давно нема!
— И горшков таких никто не держит!
А затем все оглянулись на бабку Лизавету, ожидая, что скажет ревнительница кубанской казачьей старины.
Бабка сказала просто:
— Вернутся они до дому, я с Василием Архипычем по-своему поговорю, а Симке все косы повыдираю.
Смотреть передачу не стала, поднялась и пошла к выходу, сердито постукивая батожком..
Свою страшную угрозу насчет выдирания кос бабка, конечно, в исполнение не привела, но допрос с пристрастием Симе Безручко учинила. И Сима рассказала бабке Лизавете все как было.
— Мы, бабушка Лизавета, оказались в безвыходном положении! Приезжаем на концерт загодя, нас встречает директор клубам такой весь мягкий и потный, и объявляет: «Идите скорей на сцену, я вам покажу ваше оформление. Я заказал задник для вас одной начинающей талантливой художнице». Василий Архипович ему говорит: «А почему вы нам предварительно не показали эскизы нашего оформления?» — «Времени не было. У нас в Москве свои темпо-ритмы. Да вы не беспокойтесь, у нее получился не задник, а конфетка!»
Бежим в темпо-ритме на сцену. Я, бабушка Лизавета, первая сказала — ребята не дадут соврать! — что мы на этом конфетном фоне выступать не будем. Директор весь побледнел и сказал: «Друзья, это невозможно. Расход мною уже сделан, деньги художнице уплочены, с минуту на минуту приедут телевизионщики, а у них такие темпо-ритмы, что даже мне за ними не угнаться. Надо выступать». И тут еще эта художница — худенькая такая, в шелковых брючках — ревет в три ручья. «Я, говорит, в условном стиле работаю». Я ее спросила: «Вы в кубанских станицах, девушка, когда-нибудь, бывали?»— «Нет!» - «А вообще в деревне?»— «Когда училась в институте, нас на картошку возили». Мне, бабушка Лизавета, ее даже жалко стало, она девушка в общем-то симпатичная и способная, я ее к нам в Батьковскую пригласила погостить, пусть приедет, посмотрит, как мы живем, это ей полезно. Ну что нам оставалось делать? Я сказала ребятам: «Мы сегодня должны петь и плясать как боги. И даже немножко лучше. В этом наше единственное спасение. Примите мои слова как комсомольское поручение!»