- Ты что! Она ж нехристь, - посмотри, креста нигде нет. Какое там ей царство небесное? Одно слово - басурманка.
Определив покойницу к басурманкам, Угоняй мигом успокоился и развеселился. Он взял мешок и принялся складывать в него украшения, предварительно поднося каждое к свету.
Когда украшения оказывались золотыми, он удовлетворенно хмыкал. Семен тоже унял благоговейную робость и стал, вздымая клубы пыли, шарить по нишам.
И тут раздался звук, заставивший их вздрогнуть и обернуться.
Под тяжестью земли хрустнула деревянная подпорка. Оба сотоварища ринулись к сузившемуся лазу, но руки их ушли в отверстие разве что по локоть.
Лаз осыпался. Они были замурованы в желудке кургана.
В душу, пониже ребер, пробрался страх. Страх голой человечьей спины перед многократно превышающей людские силы опасностью.
Почувствовались одинокость и холод.
Первым делом Угоняй отматерил Семена за то, что тот, протискиваясь в узкий лаз, вышиб подпорки. Но ругань Угоняю не удалась и даже не загасила его страха. Он понимал, что вины Семена в том нет, все намного сложнее лаз осыпался сам, под тяжестью земли. Сколько ее было сверху?
Унимая нытье под ложечкой, они принялись торопливо ковырять землю. Лопата была одна на двоих. Да и то, не лопата - затупленный огрызок.
Рытье осложнялось тем, что в земле оставались еще и обломки досок, подпорок. Они мешали ударам и при малейшей неаккуратном движении занозили руки. Чтобы вынуть доски, нужно было расчистить лаз достаточно глубоко, а это непросто сделать - руки не доставали.
Они попробовали рыть по другому - ниже старого лаза. Теперь доски подпорок были сверху, и если один рыл, другой их поддерживал. Когда Семен углубился довольно далеко, Угоняй решил укрепить новый лаз и, не найдя ничего лучшего, использовал для подпорки позаимствованные у скелета покойницы бедренные кости.
Наконец, Семен дорыл до конца доски, и тут лопата уперлась в камень.
Он ткнулся влево, потом вправо, но опять натыкался на камни. Это был тупик, оставался только один путь - вверх, но для этого нужно было убрать доски.
Доски убрали, и тогда лаз медленно и плавно обрушился, сведя на нет все труды.
Угоняй в отчаянии взмахнул руками и сел на холм отваленной земли. Его сгорбленная спина с выступающим позвоночником в неярком свете казалась багрово-красной.
Семен присел на каменное ложе и рассудил, что отдых при столь горячей работе не повредит. Работа не волк, земли больше, чем есть, все равно не осыплется.
Он начал рассматривать добычу - украшения мертвой женщины, чей череп, оскалив в улыбке зубы, насмешливо смотрел на него.
В первую очередь внимание привлек золотой венец, искусно сделанный в форме птицы, опустившей крылья.
Длинная шея птицы выгибалась изящной дугой и заканчивалась плоской головкой, похожей больше на змеиную, чем на птичью. Если надеть венец на голову, птица обнимала виски и внимательно смотрела вперед со лба, как бы защищая человека и выглядывая при этом жертву. Семен попытался примерить венец, но смог напялить его только на макушку.
Вторым предметом, привлекающим внимание, было зеркало. Оно являло собою отполированный бронзовый лист с витым узором по краям. От древности зеркало замутнело, но сомнений в его назначении не было. Такие зеркала встречались до сих пор. Семен дыхнул на матовую поверхность и, найдя на мешке кусок почище, потер им. Муть рассеялась и где-то в глубине зеркала Семен смутно различил свои черты.
Последними он нашарил в мешке нанизанные на тонкую металлическую нить бусы. Бусинок было сорок - девятнадцать черных и двадцать одна белая. Белые были прозрачны, а черные на просвет выглядели весьма эффектно казалось, внутри каждой из них существует что-то живое и движущееся, хотя, конечно, это была игра света.
Закончив осмотр добычи, Семен сложил все обратно в мешок и затушил свечу: свет нужно было беречь.
Угоняй стал груб и раздражителен. По малейшему поводу он бранился на Семена, и вскоре между ними установилось напряженное молчание.
Работали по очереди - один лежал в лазу и выбрасывал землю, другой руками отгребал ее в угол склепа. Было темно и поэтому комья земли часто попадали в лицо отгребавшему. Оба были в земле с ног до головы - земля сыпалась из волос, ушей, носа, мерзкой грязью заполняла рот. Сплюнуть было невозможно - во рту не хватало влаги. Горло склеивалось от жажды.
Земля в лазе все обваливалась и обваливалась. Семен недоумевал - откуда она бралась? Вроде и копали-то недолго. Но земли не убывало, она осыпалась, сводя на нет всю проделанную работу.
Когда свод лаза обрушился в третий раз, придавило лежащего в нем Угоняя. Тупая тяжесть впечатала его лицом вниз, не позволяя ни вздохнуть, ни шевельнуться. Так бы он и задохнулся в земле, если бы не Семен, который выдернул его резким рывком за ноги.
Полуобморочный Угоняй сел на кучу земли, и Семен в непроглядной тьме услышал, как тот бормочет молитву. По сбивчивости бормотания чувствовалось, что молится впервые за долгие годы.
Семен тоже присел, прислонившись голой спиной к шершавой бугристой стене. Когда приткнулся к стене затылком, то услышал, как бьется разгоряченное сердце и кровь упруго ходит по венам.
Вспомнился дом - уют, покой, тепло печи, лица отца, матери, братьев-сестер, среди которых он - сам-старшой, надгжа. И показалось странным, что это было. Хоть он сидел в подземелье не больше десятка часов, но тот, прежний, мир казался бесконечно далеким. Странно было вспоминать кабак у Волги, дорогу в степи, момент, когда впервые из-за склона он увидел Обрат-Бугор.
Этого не было, он всегда сидел, прислонившись спиной к каменной стене, всегда жил во тьме. Он - здешний, нет смысла суетиться.
Вздрогнув, Семен отогнал дурные мысли и нашарил брошенный огрызок лопаты.
Угоняй тем временем прекратил хныкать и всхлипывать. Когда раздался его голос, в голосе уже звучало новое, чего раньше не было - надлом: