Он решил извиниться перед ней, вспомнив, как мать извинялась за согрешения перед иконой Спаса.
Семен выложил в прежнем порядке кости.
Некоторые из них выкопал из отвала и, вытерши, пристроил на место.
Затем одел на череп венец с птицей-змеей, на шею - бусы с девятнадцатью заточенными в них душами, на запястья - массивные браслеты. Поправил зеркало и поставил в головах, между зеркалом и венцом, почти оплывшую свечу. Пламя отразилось в мутной зеркальной поверхности расплывчатым двойником.
Затем Семен встал в ногах, низко поклонился и сказал:
- Прости нас, вещая дева Соломифь. Мы не хотели нарушить твой покой. Оставляем твои богатства - они нам не нужны. А ты отпусти нас.
Раздался хрип - это смеялся замусоренными легкими Угоняй. Смех его перешел в выворачивающий кашель, потом снова в смех, снова в кашель.
Семен примерился и ударил его по лицу.
Угоняй смолк и, взглянув ничего не выражающим взглядом, произнес:
- Не выйдет. Ты еще не понял? Мы землю копаем, а она сверху снова насыпает. Так до бесконечности можно будет ковырять. Но до бесконечности не сможем - от жажды сдохнем. Так что садись - мы уже не люди, мы шарики на бусах.
Ты дурак, - ответил Семен, стараясь придать голосу беспрекословность и уверенность. - Мы копаем быстрее, чем она насыпает. Она же бестелесная подумай сам. Мы сможем пробиться на поверхность. Я верю, и ты должен верить. Гасим свет - и за работу.
...Чернота. Тишина, усталое дыхание.
- Семен...
- Чего?..
- Помру я сегодня.
- Заткнись.
- Нет, верно, помру. Мне сейчас девка та, нерусская, опять приснились. Она улыбнулась, а губы у ней в крови и меж зубами волоконца мяса застряли.
- Не дури, докопаем.
- Семен...
- Чего еще?
- Прости, что я тебя по все это втянул.
Ладно мое дело воровское, а тебя охмурил напрасно. Прости, а?
- ...
- Семен, не молчи. Я ж тебя перед смертью прошу.
- Ладно тебе. Я сам виноват.
- Спасибо.
- Чем про смерть брехать, лучше вставай, копать надо. Немного осталось, скоро воля. Интересно, день там или ночь?
Угоняй зашебуршал в темноте. Лопата звякнула о камень, сверкнула высеченная искра. Они поднялись и ткнулись в недорытый лаз.
Они не знали, сколько уже времени работали не покладая рук, как черви буравя землю. Они потеряли направление в теле бугра.
Угоняй, ослабший телом и духом, работал вяло, постоянно впадая в безразличие. Семен бил его по щекам, материл и брал трудную часть работы на себя. Но и сам он отупел, исполнял работу словно механизм, роющий и роющий землю в узкой норе. У него оставалось одно действие - рыть, и, казалось, даже жажда и пыль, иссушившие внутренности, уже не вольны над его телом.
Земля осыпалась, однако лаз медленно, но верно продвигался к поверхности.
Иногда они засыпали, убитые сном, больше похожим на обморок. Тогда к каждому из них приходила дева Соломифь, то соблазняя, то насмехаясь. Иногда сон начинался без нее. Семен видел волю, родную деревню, семью и, в тот самый момент, когда он расслаблялся, снова появлялась дева и хохотала, бесстыдно скаля свои восхитительные зубы.
Семен боялся спать - во время его сна дева засыпала лаз. Однажды он поймал рукой струйку земли, бегущую из отвала в уже прорытую дыру.
Иногда он вспоминал, что крест и молитва помогают против нечистой силы, и принимался истово зазывать Бога. Но тщетно - давно стало ясно, что это ерунда. Однажды во время молитвы из-под руки уполз огрызок лопаты. Пришлось потратить уйму времени, чтобы найти его в черноте. Соломифь издевалась.
Семен не поверил, когда в лицо ему потянуло свежим воздухом, и из-под штыка хлынул белый свет.
Последний шмат земли обрушился прямо на лицо, но это было сущим пустяком. Семен выбрался на поверхность и встал на превратившиеся вдруг в вату ноги. Из глаз ручьем потекли слезы - частью от радости, частью от непривычного света.
- Отпустила, Угоняй! Отпустила!
Угоняй, черный, с заострившимися чертами, удивленно озираясь, показался из норы. Его глаза тоже обильно слезились, размывая тонкими струйками ровную грязь щек.
Был пасмурный день, они жадно вдыхали сырой воздух и от воздуха вмиг опьянели.
Угоняй взошел на вершину, нашел там оставленный с давней ночи армяк и, растопырив руки, коряво обернулся окрест. Его черный надломленный силуэт казался знаком недоверия.
- Что же мы стоим? - спросил, очнувшись, Семен. - Уматываем отсюда. Скачками!
Угоняй сбежал вниз по склону и они вместе рванули к дороге. Тупой удар врезался в лицо и отбросил назад.
Мотая головами, пытаясь прийти в себя, они еще не могли поверить в происшедшее. Оказаться побежденными еще раз - было выше их сил.
Наконец, Семен собрался, встал и, вытянув вперед руки, сделал шаг. Руки уткнулись в невидимую податливую стену. Он поднажал. Стена спружинила, ладони занемели.
Дева Соломифь пошутила. Она разрешила им выйти из подземелья, но создала вокруг кургана другую преграду, еще более непреодолимую. Они оставались в плену.
Семен взглянул на Угоняя и увидел, как его глаза исчезают. Молча Угоняй развернулся и, прихватив огрызок лопаты, нырнул в нору.
- Стой! - крикнул Семен, но было поздно - ноги уже исчезли в черном зеве, аккуратно окаймленном травой.
Семен нырнул следом и, работая локтями, пополз по лазу.
- У, блядь! - орал Угоняй, на ощупь круша лопатой кости девы. Рык Угоняя был нечеловечен, в узком пространстве ящика он множился и заглушал удары, приходящиеся то по камню, то по кости, то по золоту.
Вопль напитался болью, когда во тьме вдруг вспыхнуло синее пятно - это засверкала лопата в руках Угоняя.
Сияние в мгновение ока перелилось на угоняевы руки и тело. Фигура, охваченная пламенем, в неистовом реве металась по узкой камере.
Семен не помнил, как, пятясь задом, выполз наружу.
Рев боли доносился из норы еще некоторое время, а потом стих.
Семен знал, что свершилось - на ожерелье девы Соломифи стало на одну черную бусину больше.