В общем, утром Сашка всё ещё был погружён в по-олдсмитовски тяжкие раздумья. С одной стороны — слово дал. С другой — гад Курдин.
Сложенный, ножик идеально входил в чехол от Сашкиного мобильного. И выглядел стильно. Не в портфель же его класть, из портфеля и спереть могут!..
На большой перемене Сашка неторопливо спустился в вестибюль, залез на подоконник и достал из портфеля ароматное яблоко. С киношной ленцой, подсмотренной у Дика Андреолли в «Серебряных сёдлах», щёлкнул лезвием и располовинил яблоко. Протянул кусок Лебедю, слонявшемуся неподалёку в предвкушении.
Толпа наросла в полминуты. Сашка позволил каждому, кто хотел, подержать нож в руках, но обязательно чтоб с закрытым лезвием! Он вдруг сообразил, что не только новенькая с Сидоровой и Гордейко будут возвращаться из столовки. Некоторые учителя тоже.
И всё-таки риск того стоил.
Сперва Сашка заметил шарик — тот появился над головами зевак, как будто тоже хотел взглянуть на происходящее.
— О, Турухтун! — снисходительно ухмыльнулся Курдин. — Чем хвастаешься? — Он подвинулся, чтобы новенькой было лучше видно. Она встала рядом с ним, и Сашка понял: поблизости нет ни Сидоровой, ни Гордейко. Это с Курдиным она ходила в столовую!
— Ножик, небось, сломанный. Ну-ка, дай. — Курдин повертел, рассматривая, рукоять, потом выдвинул лезвие. Поскрёб ногтём. — Мутное какое-то. Откуда взял?
— Дед подарил.
— Де-ед!..
— И лезвие там нормальное, ты смотри осторожней, не порежься.
— А можно мне? — попросила новенькая.
Попросила, глядя на Сашку.
Ему показалось: в груди как будто открыли невидимую дверь и оттуда хлынул поток свежего воздуха, запахло светом, лесом, радугой. Сашка кивнул, улыбнулся, снова кивнул, не отводя взгляда от её зелёных глаз.
Она улыбнулась в ответ.
Сашка потянулся за ножиком, чтобы дать ей, и представил, как коснётся её тёплой ладони, а она, может быть…
Но в этот момент загремел звонок.
— Ой, у нас же литра! — ахнула Жирнова. — Контрольная! Ой!
Литератыч был дядька правильный, но офигенно строгий. Говорили, он даже нужду справляет по часам.
Все ломанулись к лестнице, и Курдин тоже. С Сашкиным ножиком в кулаке.
Сашка подхватил незастёгнутый портфель и побежал за Курдиным, перепрыгивая сразу через две ступеньки.
— Верни! Эй!
Курдин прибавил ходу. Они взлетели на этаж, загрохотали по коридору в самый его конец.
— Отдай!
Дежурный по этажу, зевавший на стуле, проводил их равнодушным взглядом. После звонка такое творилось всегда, особенно на подступах к кабинету Литератыча.
— Курдин!!! Отдай!
Они как раз пробегали мимо учительской. Курдин наконец-то обернулся, одарил Сашку паскудной улыбкой и швырнул ему ножик. Тот заскользил по паркету, кто-то из бегущих едва не наступил, другой задел и отфутболил в сторону.
Сашка, не спуская глаз с ножика, бросился наперехват.
— Турухтун! Это что, по-твоему, хоккей? Ты на стадионе, да? — Перед учительской стоял, гневно сверкая очками, сам директор. — Ну-ка… — он наклонился и подобрал ножик раньше, чем Сашка успел осознать весь масштаб грядущей катастрофы. — Что это? Это твой? Курдин, а ты что молчишь?
— Так я ж ничего, Евгений Маркыч, — Курдин развёл руками так, чтобы выставить напоказ дедушкин шарик. — Турухтун дал посмотреть, это его.
— Ну и вернул бы ему. Зачем на пол швырять?
— Я не нарочно, Евгений Маркыч! Так получилось!
Директор поглядел на обоих, насупив узкие, похожие на шрамы, брови.
— Ладно, идите. Потом поговорим.
И спрятал ножик в карман.
Контрольную Сашка запорол. Из трёх вопросов на один ответ списал у Грищука, другой выдумал сам, просто чтобы хоть как-то ответить. До третьего не успел добраться, когда Литератыч велел Жирновой собрать листочки.
Урок слушал вполуха. Представлял себе, что будет вечером. Сделал деду подарок, как же. Хотелось провалиться сквозь землю, сдохнуть. Потом вспоминал, как смотрела новенькая, как она улыбалась, — и сам улыбался; ничего не мог с собой поделать. Было стыдно и сладко одновременно.
На уроке вслух читали «Легенду о Душепийце». Когда очередь дошла до Сашки, он машинально начал с того места, на которое указал сидевший рядом Лебедь. Читал тоже машинально, думал о своём.
— «И вот стали люди замечать, что в фамильных душницах да на погостах творится неладное. Бывало: преставился человек лет десять назад, а мех с его душою выглядит так, словно миновали уже не годы — века! Будто выветрилась она, выдохлась до предела.
К кому только не обращались! Звали святых отцов, чтобы те душницы заново освятили, доблестных рыцарей, чтобы несли сторожу у входа на погосты!.. Ничего не помогало.