Лебедь стоял рядом, весь напружиненный, испуганный.
— Что это? — спросил одними губами.
Сашка не успел ответить. Хранитель вышел из-за стойки, аккуратно прикрыл за собой дверцу.
— Обождите, я сейчас принесу.
Он направился в один из проходов между стеллажами.
— Всё в порядке, — шепнул Сашка. — Это нормально, это тут всегда так.
И вдруг дед запел.
Нет, это не было песней в буквальном смысле: никаких отчётливых слов, ничего такого. Просто мотив — мощный, гордый, бунтарский.
Смысл и так был понятен: я не сдамся! что бы ни случилось, что бы ни сделали со мной — это меня не сломает!
Мелодия, которую Сашка слышал по ночам, была только тенью нынешней песни, её блёклым подобием. Он словно наяву увидел деда молодым — ещё на полуострове, ещё верящим в идеалы повстанцев. Это был их гимн, песня, с которой они шли в бой. Песня, с которой умирали.
Почему дед пел её сейчас? Догадался ли он, где находится? Услышал ли голоса других? Или это просто было недолгое просветление сознания, уже столько месяцев запертого в шаре?
Сашка не знал.
На мгновение в душнице сделалось тихо — так тихо, что было слышно, как шаркают тапочки хранителя, ушедшего за шаром.
Потом тишина взорвалась голосами. Это было похоже на шум прибоя. Или на рёв болельщиков в последние минуты финального матча. Теперь они кричали в два, в три, в десять раз громче, чем прежде. Плакали, смеялись, по-прежнему просили принести свежей земляники. Кого-то звали, рыдая то ли от счастья, то ли от безнадёги. Проклинали всех на свете. Захлёбывались от восторга.
Дед пел.
Мигнула и загорелась ярче лампочка над постом дежурного. Где-то вдалеке коротко и зло рявкнул звонок — раз, другой, третий. Захлопали двери, раздалось шлёпанье подошв — и к посту из лабиринта стеллажей стали выбегать хранители. Их оказалось неожиданно много, Сашка попятился и слишком поздно сообразил, что теперь-то всё кончено. Сейчас они вычислят, откуда доносится голос, сейчас всё раскроется.
Он понял вдруг, что то, как отреагирует мама, для него не главное.
Нужно освободить деда. Любой ценой — освободить.
— Посторонитесь! — велел дежурный, буквально сдвигая их с дороги. — Кто-нибудь, отведите детей в свободный меморий, пусть подождут, пока всё кончится. — Он рухнул в кресло и заелозил «мышкой» по «коврику». — Что ж за день-то сегодня такой, в бога-душу-м-мать!.. Артём, проверь, чтобы все входы корректно заблокировались, опечатываемся до наступления полного штиля. Сообщи на этажи и лифтмастеру. М-мать, ведь недавно же была профилактика, что на них нашло-то!.. — Дежурный заметил Сашку с Настей и Лебедем и заорал: — Аннушка, я неясно изъясняюсь? Почему они до сих пор здесь?!
Сутулая рослая тётка в очках ухватила Настю за плечо и с фанерной вежливостью попросила всех троих идти за ней. И не волноваться.
— А что вообще тут происходит? — спросил Лебедь. — Воры залезли? Или террористы?
— Нет, нет, это учебная тревога. — Тётка говорила так, будто набила рот недоваренным картофелем. — Всё в порядке. Я отведу вас в меморий, посидите там, пока тревогу отменят.
— Точно учебная?
— Конечно, конечно. Какая ж ещё?
— Ну, мало ли. А вот откуда вы знаете, учебная она или нет? Это ж смысла никакого — предупреждать, что учебная: тогда никто не будет стараться, если всё понарошку.
Болтай, думал Сашка, давай же, заговаривай ей зубы. Только бы не услышала…
Дед пел.
Их почти силой впихнули в меморий — пустую комнату, где был только стол да несколько стульев. Стены были обшиты мягкой материей, в дальнем углу висела икона Искупителя.
— Что это вообще за штуки?! — прошипел Лебедь, когда они остались одни. — Так и с катушек можно свихнуться, ты бы хоть предупреждал, Турухтун. Офигеть просто!..
— Она не уходит, — сказала Настя, присев у замочной скважины.
— Как не уходит?!
— Стала, подпёрла стенку, разговаривает по рации.
— Бли-и-ин…
— Что говорит?
— Тише вы! Говорит: «хорошо, прослежу». Это, наверное, за нами проследит.
— Ясно, что за нами, за кем же ещё.
Настя отошла от двери и села на стол.
— Что будем делать?
Лебедь подумал с полминуты. Пожал плечами:
— А что делаем в школе? Проситься в туалет. Раскрывай свой рюкзак, бум готовиться к операции «Прорыв».
Они перепаковали мяч с дедовым шаром в Сашкину сумку, выглядела та теперь подозрительно пухлой, но что делать.
— Тётка надвое не разорвётся. Значит, будет шанс отвлечь её внимание, — успокоил Лебедь. — Теперь так… — Он разложил на столе ворох своих листов, что-то разглядывал, хмыкал. — Нет, — пробормотал, — конечно, это здесь не отрисовали. Блин. Но если прикинуть… «Мысль проницает всякие препоны»! В общем, — поднял он голову, ты, Зимина, идёшь с ним. Тётку отвлекать. Скажешь: живот заболел.