Кругом засмеялись. Санитар Гладышев, мужчина серьезный, обстоятельный, сказал неодобрительно:
– Ну, пошел гвоздить своего дружка.
Саша пригнулся к Аркадию и сказал угрожающе:
– Говорю, трепаться-то брось! Аркадий, не слушая, продолжал:
– Ну так вот, как-то на нашем участке было затишье, и Саша решил попробовать свою пушку. Он потопал куда-то далеко в лес. Там он, значит, сорвал беленький цветочек, нежненький такой, ромашка чи шё, и прицепил его к дереву заместо мишени. Ну хорошо. Сам отошел шагов на тридцать, нагнул свою умную голову, прицелился и пальнул. А у маузера, знаете, звук здоровый, как у хорошей морской шестнадцатидюймовки, честное слово. А Саша пальнул еще раз и еще раз. Все не мог в свою ромашечку попасть. И вдруг с левого фланга как жахнули немецкие минометы – они в полукилометре стояли. А за минометами как вдарили пулеметы. А немецкая полковая артиллерия услышала этот шум и тоже давай крыть. Даже, кажется, авиация вылетела и бомбила. И все по этой ромашке и по Саше. Они, наверное, подумали на Сашин маузер, шё это мы артподготовку повели перед наступлением. Так Саша еле живой из лесу притопал. И сейчас же давай менять маузер. Ну конечно, цена на него после такого случая здорово упала. Шё вам говорить! Саша отдал свою пушку за пятьдесят граммов махорки. И знаете, шё я вам скажу? Он сделал хорошее дело. Так, на вид, маузер был ничего. Но если покопаться, так у него недоставало самой главной части.
Аркадий интригующе замолчал, ожидая вопроса. Но никто не решался спросить, зная каверзную манеру Аркадия ошарашивать ехидным ответом.
Не выдержал сам Саша.
– Что выдумываешь? – сказал он. – Маузер-то был в полном порядке. Кака така главна часть в нем недоставала?
– Кака? – сказал Аркадий, торжествующе блеснув глазами. – А какая главная часть каждого оружия? Главная составная часть каждого оружия, дружочек, – это голова его владельца. Вот этого твоему маузеру и не хватало.
Как всегда, поднялся хохот. Аркадий, смеясь, глянул на Сашу, ожидая увидеть то беспомощное и растерянное выражение, которое он так любил вызывать на грубом и милом лице своего друга.
Но, против обыкновения, Саша-с-Уралмаша оставался спокоен. Он отложил в сторону собранный и смазанный пулемет, основательно оперся своей широкой спиной на ствол сосны и посмотрел на Аркадия даже с некоторым вызовом.
– Вот, ребята, – сказал Саша, – Аркадий-то про меня байки рассказывает. А пускай он вам лучше свои-то сапоги покажет.
Аркадий быстро подобрал ноги. Однако все успели заметить, что он обут не в обычные свои яловые сапоги, а в старые ботинки с обмотками.
– Видали? – сказал Саша. – Аркадий, расскажи, желанный, человеку, – в каком это месте ты свои сапоги-то посеял? Не хотишь? Дак я сам, пожалуй, расскажу.
– Шё ты людям голову морочишь! – вскричал раздосадованный Аркадий. – Людям через час в бои идти.
– Давай, Сашка! Рассказывай! Вали! Крой! – закричали со всех сторон.
– Вчерась ночью Аркадий пулемет, видали, притащил. Это он немецкого часового тюкнул втихую. Ну и задал стрекача. А немцы хватились – и за ним в погоню. А он от них сиганул куды-то влево. И чувствует – идти не может. Ктось его за ноги держит. И молчит. Он того финкой пыряет. И финку обратно не взять. Тот финку хватает и держит. И ноги держит. И молчит. Что за нечистая сила! «Ну, – думает Аркадий, – вот я его сейчас!» И лопатой его – жах! А он лопату хватает и держит. И финку держит. И обе ноги Аркадия держит. И молчит. Тут Аркадий, на что храбрый воин, взвыл с перепугу-то, да как рванется – и чуть ноги из зада не вырвал, ей-богу!
– О-го-го! – хохотали кругом. – Ну и что?
– Вырвался и побежал. Только чувствует – бежать-то легко-легко. Смотрит себе на ноги – ноги-то босые. Сапоги у того остались. У молчаливого.
– А кто ж то был?
– Болото! Это Аркадий с болотом всю ночь резался. А болото молчало. Оно, брат, хитрое.
Бойцы покатывались со смеху. Громче всех смеялся Саша. Видимо, он был очень доволен, что сумел поддеть Аркадия. В конце концов и Аркадий махнул рукой и расхохотался.
Долго катился по лесу, вспугивая белок и птиц, крепкий, солдатский смех, такой раскатистый, такой неудержимо веселый, словно всем этим людям не предстояло через какой-нибудь час идти в жестокий бой, откуда многим из них (и они знали это) не суждено было вернуться живыми.
4
Мне пришлось уехать в другие части Ленинградского фронта, и я надолго потерял из виду Аркадия и Сашу.
Пришел октябрь, пришли с ним, туманы. Они не принесли облегчения. Напротив, немцы избегали летных дней, они не любили встречаться с нашими истребителями. А в тумане им легче удавалось прошмыгнуть к Ленинграду и среди дня набросать бомб.
В тот день, когда я снова встретил Аркадия и Сашу, погода выдалась на редкость хорошая. Солнце, ясное бледно-голубое небо, видимость километров на двадцать. И все же немцы прилетели. Но то был особенный день.
Аркадий и Саша, гремя подкованными сапогами, шагали по улице Желябова.
Внезапно заревели гудки, над городом пронесся трескучий и хриплый вой воздушной тревоги. Улицы опустели. Остановились трамваи. Город стал похож на кинокартину в тот момент, когда она рвется и неподвижно застывает на экране.
Высоко в небе кто-то невидимый быстро чертил белые пушистые полосы. Там, на страшной высоте, реяли над Ленинградом фашистские самолеты. Раздались первые разрывы зениток.
Оба фронтовика не спеша шагали по пустынной улице, с хладнокровным любопытством оглядываясь по сторонам. Они были в касках, широкие штыки висели у них на поясе, сапоги были покрыты рыжей пылью фронта. Они прибыли с передовых. В те дни на это требовалось не более часа времени.
Мы поздоровались, и Аркадий сказал:
– Ну шё вы скажете на этот шум? А мы приехали за боеприпасами. Так пока они грузятся, мы решили сходить в универмаг. Ребята просили кое-что привезти, лезвия для бритвы, знаки различия, подворотнички и прочее. Мне лично нужны струны на мандолину. Между прочим, вы не забыли, какое сегодня число? Сегодня…
В эту минуту раздался оглушительный взрыв. Зазвенели стекла. Нас хлестнула воздушная волна. Мы вскочили в подворотню. Недалеко за домами поднялся багровый столб дыма. Раздались еще три взрыва. Под ногами качнулась земля.
– Четверку положили, жабы, – пробормотал Аркадий.
Он посмотрел на меня со значительным видом и сказал:
– Так сегодня мы имеем пятнадцатое октября…
Неистово грохотали зенитки. Железный дождь осколков стучал по крышам. Да, это была работа для ушей! Тонко и прерывисто звенели в вышине немецкие самолеты. Изредка слышалось глухое уханье падающих бомб. Со стороны залива мощно рявкала морская артиллерия. Сквозь этот грохот доносилась отдаленная пальба фронтовых орудий.
В этот день – пятнадцатого октября сорок первого года – генерал фон Лееб поклялся взять наконец Ленинград. Правда, он передвигал этот срок трижды. Но никогда еще фашистские полчища не подходили к городу так близко.
Двадцать германских дивизий рвались к Ленинграду отовсюду. Это были лучшие полки, старые вояки, покорители Норвегии, Франции, Крита. Впереди шли отборнейшие из отборных – эсэсовские отряды с мертвыми головами на рукавах и с жаждой убийства в сердцах. Ничто в Европе до сих пор не могло противостоять им. Они уже видели смутные очертания города.
Да! Видение города стояло перед ними, видение богатого, прекрасного города. Сотни танков грохотали по всем дорогам, ведущим к Ленинграду.
Город напрягся в героическом усилии. Рабочие, служащие, штатские люди, официанты ресторанов, счетоводы, регистраторы жилищных отделов влились в отряды народного ополчения. В трамвае они прибывали на фронт и, вооруженные бутылками с горючим, кидались навстречу танкам.
Балтийские моряки сошли с кораблей в окопы. Они шли в атаку во весь рост, забрасывая немцев гранатами и поощряя друг друга лихим морским свистом. И эсэсовские полки, носившие пышные названия – «Великая Германия», «Север», «Адольф Гитлер», – попятились перед этим неслыханным натиском.